Мы направились каждый к своей двери, и через минуту я, слава ихнему Алху, наконец-то остался один в довольно просторной комнатке метра четыре на три, плюс кухонька.
Но пожрать меня сейчас не интересовало. Первым делом я стал искать что-нибудь навроде туалета. В общем-то, хотелось не сильно, но то, что мочевой пузырь наполнен, ощущалось уже полдня. К моему счастью, офицерские комнаты были оборудованы санузлом. Возможно, многие живут здесь семьями, а куда ж семье без воды, ванны и туалета. Я осторожно расстегнул пуговицу на штанах, потом рассоединил липучки, которые были вместо молнии, и напряжённо заглянул внутрь.
Сначала ничего не обнаружил, и от этого даже немного струхнул. Хрен его знает, вдруг мне его раньше оторвало каким-нибудь шальным осколком. Да нет, Хлох бы сказал. Он же понимает, что для мужика это самое основное. Да и раз с местными бабами, по его словам, у меня полные ништяки, то инструмент должен быть. Вот только где он?
Я присмотрелся получше, и осторожно полез в штаны рукой. Нащупал какую-то складку кожи, не без отвращения приподнял её и под ним оказался он. Ну, или видимо, часть его. Ну не мог я с таким коротким быть любимцем баб. Походу, во время возбуждения он как-то изнутри высовывается и увеличивается в размерах. Ладно. Я уже не маленький мальчик и этот невзрачный кусочек не угробит моё мужское самомнение.
Осторожно взяв его двумя пальцами, я навёл этот «огрызок» на унитаз и попробовал расслабить мочевой пузырь. Простоял так какое-то время в ожидании, и уже начал нервничать, как наконец, в раковину ударила тонкая, но уверенная струя. А уже через пару минут я довольный вышел из туалета. Так, ну хотя бы одно дело сделано.
Приблизившись к окну, я выглянул на улицу. Какой-то боец, по всей видимости, рядовой, бежал к боксам с военной техникой, ещё один уныло подметал дорожку возле третьего домика.
Я развернулся, подошёл к кровати и устало рухнул на зеленоватое одеяло и белую подушку, стоявшую Наполеоновской треуголкой. Ни расстилать кровать, ни стаскивать с ног ботинки желания не было. Полежав, уткнувшись в подушку лицом, я наконец, через не могу напрягся, и перевернулся на спину, уставившись задумчивым взглядом в потолок. Итак, что мы имеем…
Огонёк надежды на то, что со мной просто перепутали, уже начинал угасать. Даже если имеет место именно этот случай, то вариантов всё равно никаких. Если такое происходит, то либо замечают сразу, либо потом не замечают уже никогда, потому как ошибка утопает под спудом новой непрерывно поступающей информации. А сколько человек умирает каждый день? Да даже если мною занимается какой-нибудь там небесный отдел специализирующийся чисто на погибших в авариях, то вопрос остаётся прежним. Сколько людей на Земле каждый день в этих чёртовых авариях гибнет? Правильно — до хрена… если не больше, конечно.
За спиною тяжело проскрипев, закрылась дверь, грубо лязгнул засов и послышались удаляющиеся шаги конвоиров и охранника. Дара принялась разминать затёкшие кисти рук, стараясь не обращать внимания на уставившиеся на неё заинтересованные колкие взгляды. В маленькой камере оказались три заключённые.
Две — девушки её возраста лет двадцати-двадцати двух, третья — пожилая, по виду уже разменявшая четвёртый десяток. Они сидели на деревянных скамьях, подвешенных к стенкам на манер вагонных полок и с интересом пялились на вошедшую. Две скамьи крепились к боковым стенкам, одна к задней.
— Чё замерла, куколка? — спросила молодая, та, что сидела на скамье у задней стены, и похлопала ладошкой рядом со своей правой ногой. — Подходи, присаживайся, мы не укусим. Разве что приласкаем малёха.
Девушка рассмеялась, показывая широкую щербинку между двумя передними зубами, и Дара вдруг вспомнила, как мать говорила о таких людях, что они обычно вруны.
— Слова лжи через эту щербинку у них проскакивают, не встречая преграды. Оттого и вруны.
Всего лишь глупый женский предрассудок, но тогда Дара и сама была маленькой глупой девочкой, а потому все эти женские штучки прописывались в её мозг, как безупречные и неколебимые истины.
— Уймись, Ширинка, — цыкнула на неё старшая, и девушка тут же осеклась, однако взгляд её стал злым. — За что задержана? — спросила женщина, и склонила голову чуть набок.
— Говорят, что я перебежчица, — спокойно ответила Дара, грустно размышляя о том, что прилечь и отдохнуть так просто не получится. Полок всего три, а она в этой камере четвёртая.
— А, так ты наша? — снова влезла щербатая. — Чего ж сразу не разжевала. А-ну, сдрисни с места, бродяжка, — бросила она молодой хрупкой девушке, сидевшей справа. Та послушно поднялась, и отойдя от скамьи на пару шажков, присела на корточки возле стены. Обхватив коленки тонкими руками и прислонивший спиной к посеревшей от времени и влаги штукатурке, девушка уткнулась взглядом в пол.