– Слушаюсь, мэм. – Сомик уже морщился, поскольку его пальцы сплющились от рукопожатия барменши.
Когда блюзмен ушел, Мэвис сделала один быстрый звонок, а потом отправилась в кладовую и принялась рыться в коробках и выдвижных ящиках, пока не нашла то, что искала: небольшую черную коробку, из которой торчал длинный шнур с разъемом под автомобильный прикуриватель на конце.
– Не беспокойся, Тео, – сказала она. – Я давно уже доверила свою жизнь технике и прекрасно себя чувствую.
Мэвис хихикнула, и звук получился как у стартера, который пытается завести “форд” с пересохшим бензобаком.
Сомик
Блюзмен не выносит, когда им помыкают. Авторитет его раздражает, подстрекает к бунту и подыгрывает его стремлению к самоуничтожению. Блюзмен терпит только одно начальство – старшего конвоя, когда все скованы одной цепью (ибо в иерархии Музы Блюза начальник конвоя уступает только старой хрычовке и молодой милашке, а сразу за ним идут дрянное пойло, сдохшая псина и Тот Самый Чувак). У Сомика же начальницей была истинная старая хрычовка: явный поворот блюзового винта, приводивший человека в такое замешательство, что блюзмен помельче, пожалуй, мог бы и застрелиться, сунуться под пулю, ужраться до смерти дрянным пойлом или расколошматить гитару и наняться на фабрику. Однако Сомик не зря нарезал уже восемьдесят кругов вокруг этого гадкого злобного солнца: его зрение приобрело перспективу. Именно поэтому он отправится в аптеку, как было велено. Он поговорит с этим белым мальчонкой-рыбоёбом, у которого остатки волос зачесаны на плешь так, что хлопают на ветру, точно крышка мусорного бака. А когда он все выполнит, то заберет у старой хрычовки свои кровно заработанные деньжата, которые та держит в заложниках, и утащит свою морщинистую черную задницу из этого городишки и лучше будет нянчить свое разбитое сердце в том передвижном капкане, которым была, есть и навсегда останется для него дальняя дорога.
Поэтому Сомик, как это принято в Дельте, пошаркал вразвалочку по бульвару (благоухающему сассафрасом и джайвом) прямиком в “Лекарства и подарки Хвойной Бухты”, и четыре синеперые квочки за прилавком чуть не растоптали друг друга, кинувшись в подсобку. Вы только вообразите себе – к ним затесался человек Черного Вероисповедания. А если он попросит пузырек “Афро-Лоска” или какой-нибудь другой этнически-ориентированный продукт, о котором они совершенно не осведомлены? Да тут пожарная сигнализация расплавится, вопя дурным голосом, точно издыхающая ведьма, когда их коллективный разум затормозит вдруг на всех парах. Неужели мы похожи на искательниц дешевых приключений? Неужели недостаточно того, что мы вывесили табличку NO HABLA ESPANOL[22] и тем самым признали наличие тридцати процентов населения, хоть и в отрицательной форме? Нет, мы лучше будем оступаться на безопасной стороне, спасибо большое, и не в песок зароем головы, а просто ринемся в подсобку.
Уинстон Краусс, подсчитывавший за своей перегородкой фальшивые “золофты”, поднял голову, увидел, как по проходу к прилавку топает Сомик, и немедленно пожалел, что не поставил пуленепробиваемое стекло. Тем не менее, Уинстон немало повидал на свете, к тому же невозможно предаваться фантазиям о домогательствах к дельфинам, хорошенько не изучив повадки чернокожих, – ибо именно с ними предпочитают якшаться морские млекопитающие, когда не якшаются с разными Кусто, как это следует из телеканала “Мир приключений”. Уинстон вышел из своей будки навстречу Сомику, едва тот приблизился к прилавку.
– Доброго здоровьица, брательник, во как, – произнес фармацевт с лучшим акцентом островитянина, который только мог изобразить. – Чего тебе притабанить, слышь? – И на лице его заискрилась приветливая улыбка, которой до глянцевого плаката турагентства недоставало лишь растафарских дредов и белого песчаного пляжа.
Сомик прищурился, снял шляпу, провел рукой по сверкающей лысине, отступил на шаг, склонил голову набок, с минуту поизучал фармацевта, а потом вымолвил:
– А я ведь точно говнишко из тебя повыбью. Понял, да?
– Простите, – закашлялся Уинстон, словно пытаясь вытолкать из горла невесть как застрявшего там аборигена Ямайки. – Чем могу помочь вам, сэр?
– Мэвис с “Пены” послала меня кой-чего у тебя спросить.
– Я знаком с ее медицинской картой, – ответил Уинстон. – Можете передать ей, чтобы позвонила мне, если у нее есть ко мне вопросы.
– Ага, да только не хочет она тебе звонить. Она хочет, чтобы ты к ней сам зашел.
Уинстон поправил свой галстук-шнурок.
– Мне очень жаль, но придется вам попросить ее зайти ко мне самостоятельно. Я не могу оставлять заведение без присмотра.
Сомик кивнул:
– Так она и думала. Она просила узнать, нельзя ли ей купить такую большую банку сахарных таблеток, которые вы тут втюриваете заместо настоящих микстурок.
Взгляд Уинстона метнулся в сторону задней комнаты, где его персонал сбился в кучку, как Анна Франк с семейством, и выглядывал наружу – в дверной щели блестели только глаза.
– Передайте ей, что я сейчас приду, – быстро сказал он.
– Она велела обождать тебя.
Уинстон потел чересчур наглядно – по скальпу катились жирные бусины.
– Я только сообщу персоналу об отлучке.
– И шевели ластами, Флиппер. Мое времечко не казенное.
Уинстон Краусс содрогнулся, подтянул кальсоны двойной вязки и заковылял вокруг прилавка.
– Дамы, я буду через несколько минут, – крикнул он через плечо.
Сомик перегнулся через прилавок, в упор посмотрел на поблескивающие в щели перепуганные зрачки, и громко сказал:
– Я и сам буду через несколько минут, дамы. Мне такой микстурки надо, чтоб помогло от здоровенного черного хрена, который с собой приходится таскать. А то такой тяжелый, что спина скоро пополам переломится.
В ответ за дверью втянули воздух так, что давление в барометре на стене резко упало – у Сомика даже уши заложило.
Уинстон Краусс обернулся и нахмурился:
– Неужели это было необходимо?
– Человек сам должен заботиться о своей репутации, – ответил Сомик.
Шериф
Бёртон заставил их прикрывать себя, пока полз по камням и прибрежной террасе к “блейзерам”. Шеридан притаился за бампером, держа под прицелом своей М-16 вход в пещеру.
– Неважное утро, шериф? – приветствовал он Бёртона с едва заметной улыбочкой при виде помятого костюма от Армани.
Бёртон оглядел остальных членов группы: все они вглядывались в оптические прицелы, направленные на дыру в скале.
– Значит, нас только пятеро?
– Моралес тренирует сегодня школьную команду. Остальные на боевом дежурстве, мы не смогли их сдернуть.
Бёртон насупился.
– Насколько я знаю, у них только один ствол, но это полностью автоматический АК. Мне нужны двое по обе стороны от входа, один вон из той расселины, где прижали меня, может пустить газ, за ним – шоковые гранаты. Я останусь здесь со снайперской винтовкой снимать всех, кто прорвется сквозь группу захвата. Вперед, пять минут. По моему сигналу.
– Газа не будет, – ответил Шеридан.
– Что?
– Не будет ни газа, ни шоковых гранат. Вы же сами хотели, чтобы мы не отмечались при выезде. А это барахло – в сейфе управления. У нас только бронежилеты и личное оружие.
Бёртон снова оглядел воинство.
– Значит, парни, у вас у всех личные винтовки М-16 и ни одной гранаты?
– Так точно, сэр.
– Выходит, у нас ничья? У меня уже как-то была ничья, Шеридан. От ничьей мне ни холодно, ни жарко. Пошли. – Шериф сунул свежую обойму в свой 9-миллиметровый автоматический пистолет и повернулся к остальным. – Прикройте нас.
Бёртон вывел командира группы к точке сразу под входом в пещеру.
– Кроу? – крикнул он. – У тебя было много времени, чтобы обдумать мое предложение!
– Предложение? – переспросил Шеридан.
Бёртон шикнул на него.
– Я еще не решил! – прокричал в ответ Тео. – У нас здесь тридцать человек, с которыми все нужно обсудить, а они никак не могут между собой договориться.
Шеридан взглянул на Бёртона:
– Тридцать человек? Мы не можем расстрелять тридцать человек. Не буду я стрелять ни в какие тридцать человек.