— Постой-ка! На каком это языке ты со мной говоришь? — Я окончательно запутался в ситуации.
Женщина покачала головой:
— Вообще-то, ни на каком. Этот язык понимаем только мы с тобой. И только мы с тобой можем на нем разговаривать. Для каждых отдельно взятых собеседников существует такой язык. Честно-честно. Для тебя и твоей жены, твоей бывшей девушки, твоего отца. Для тебя и твоего друга. Единственный в своем роде «язык на двоих».
— А если собеседников не двое? А? Что тогда происходит с этим языком?
— Тогда язык изменяется. Если вы разговариваете втроем, то это — «язык на троих»: только здесь и только сейчас. Если к вам присоединился четвертый — это уже совсем другой язык. Я давно живу в этом городе. Увидела тебя в полном одиночестве и сразу поняла, что ты приезжий. Таких здесь много. И в данный момент я говорю на «языке людей, равноудаленных от Токио», который, кроме тебя и других приезжих, никто не в состоянии понять. Но если бы здесь сидела какая-нибудь симпатичная одинокая старушка — с ней бы я говорила на «языке одиноких людей». С мужчиной, который собирается снять себе на ночь девушку, — на «языке страсти». Вот так.
— Ну хорошо, а если бы нас было четверо: я, старушка, этот «съемщик» и ты сама?
— Что-то ты слишком много вопросов задаешь. Но если бы такое случилось, я наверняка использовала бы «язык проносящихся в ночных электричках человеческих жизней». Кто бы ни были эти четверо из всех живущих в нашем мире — я найду язык, который подойдет только им.
— Ах вот оно что…
— Ну так с каких пор ты живешь в Токио?
— С восемнадцати лет. Сразу после того, как умерла мама и я уехал из дома. Все это время я жил в Токио.
— И как тебе живется с женщиной в доме?
— Иногда мы подолгу беседуем ни о чем, о каких-то повседневных мелочах, уже намозоливших мне глаза, и тогда у меня возникает странное чувство отчуждения. Но Ацуко — моя жена — принадлежит как раз к тому типу женщин, которые считают, что нет ничего важнее этих мелочей. Хоть и памяти не хватит припомнить, когда это было, она так же отчетливо видит — как если бы это происходило сию секунду — спину малышки-кузины, рыдающей над мертвым котенком; нога матери в шлепанцах — топ-топ-топ, — осторожно проходящей мимо дочкиного изголовья.[2] Получается, что она как бы становится инородным телом среди теплоты и отзывчивости других людей. Очень неприятное чувство.
— Да, я полагаю, это не очень приятно.
— Собственно говоря, куда ты едешь? — поинтересовался я после короткой паузы.
— Да так. Просто езжу в электричке, смотрю по сторонам. Я будто несусь по бесконечной прямой — уж и не помню, когда это все началось. Большинство людей этого не понимают. Они считают электричку такой специальной коробочкой, которая с завидным постоянством приезжает по утрам забрать их, предъявивших свой проездной контролеру на пропускном пункте. А по вечерам электричка неизменно привозит их обратно — каждого на свою станцию. Ты со мной согласен?
— Но ведь если бы это было не так, люди ощущали бы безудержный страх, абсолютную неуверенность в происходящем.
Женщина кивнула и продолжила:
— Так ведь я и не призываю никого, подобно мне, ездить без конца в электричке. Это — психологическая проблема. Если посмотреть на все с точки зрения человеческого существования, то, в случае исчезновения границ между социальной функцией электрички и дома, почти все находящиеся в вагоне люди, используя только наличные средства, имеющиеся у них в кошельке, могут уехать на удивление далеко.
— Ну, наверное…
— Я все время об этом думаю, когда еду в электричке.
— Все равно больше нечего делать.
— Пока мы в электричке, мы все поставлены в одинаковые условия. Некоторые читают, некоторые рассматривают рекламу, некоторые слушают музыку. А я, например, размышляю об огромном потенциале, заложенном в электричке.
— А почему ты вдруг решил превратиться в красивую женщину?
— Потому что мне захотелось поговорить с тобой — с человеком, не захотевшим выйти на своей остановке. Хотел привлечь твое внимание, просто так… без задней мысли…
Тут я совсем перестал понимать, с кем и о чем я говорю. Я бездумно наблюдал, как электричка после очередной остановки вновь соскальзывает прямо в ночь и объятый тьмой район, в котором я живу, все удаляется и удаляется…
По отношению к человеку, сидящему рядом, я испытывал некое теплое чувство. На меня повеяло воздухом тех мест, где любовь перемешивается с ненавистью так, что и не отличишь одно от другого. Однако вместе с тем я почувствовал, что в моем новом знакомом сокрыто нечто, к чему почти невозможно приблизиться, к чему опасно прикасаться. Я испугался до сердечного трепета. И вовсе не потому, что был пьян или не в себе, — скорее, от инстинктивного осознания своей ничтожности, малости. Такое чувство, вероятно, охватывает дикое животное, столкнувшееся с гораздо более сильным соперником. Больше всего это ощущение похоже на безудержное желание убежать.
— Знаешь, ничего страшного, что ты снова и снова будешь проезжать свою остановку. Это вполне естественно. — Услышал я ее голос.
«Что она говорит?» — подумал я, и сразу воцарилась тишина.
Под ритмичный перестук колес и покряхтывание покачивающегося вагона я закрыл глаза. Всплыло воспоминание о станции, рядом с которой я живу. Послеполуденный час. Посреди станционной площади на клумбе растут красные и желтые цветы — не знаю их названия. Напротив расположена книжная лавка. Через стеклянные двери виден ряд спин так называемых «читателей стоя», перелистывающих заинтересовавшие их журналы. Кажется, на этом месте воспоминания я превратился в вокзал — неотрывно вглядываюсь в привокзальную площадь. Из китайской забегаловки поплыл запах супа. Перед лавкой с японскими сластями столпились покупатели, жующие самые вкусные во всем городе мандзю.[3] Появилась стайка старшеклассниц в одинаковой школьной форме. Они, перешептываясь и посмеиваясь, до странности медленно пересекают дорогу. Вот прокатилась новая волна смеха. Мимо девушек несколько напряженно проходят ученики соседней мужской школы. Хотя есть среди них и спокойные. Эти, наверное самые популярные, идут себе с безмятежными лицами. А вот сонная на вид офис-леди с безупречным макияжем. Она с пустыми руками — скорее всего, ходила по поручению и теперь возвращается. Сразу видно, что ей ужасно не хочется возвращаться на работу. Это все из-за хорошей погоды. У киоска пьет витаминный сок (вместо завтрака) начинающий бизнесмен. Тут и там стоят люди, договорившиеся о встрече на станции. Кто-то читает карманную книгу, кто-то рассматривает прохожих, а кто-то, завидев того, кого ждал, бежит ему навстречу. Вот медленно вплывают в поле зрения старики. Идет мать с ребенком на закорках. На площади вереница разноцветных такси: подобрав пассажиров и хлопнув дверцами, как крыльями, они отъезжают от станции. Станционный квартал с одной стороны обрамлен ветхими, но опрятными домами, а с другой проходит шоссе.
Стоило мне подумать, что никогда больше я не попаду на свою станцию, как все эти сцены мгновенно возникли у меня перед глазами. Подобно образам из старого фильма, они наполнились каким-то особенным смыслом, отголоски которого дошли до самых глубин моего сердца. И все люди, прошедшие передо мной в воспоминаниях, показались мне такими милыми… Когда-нибудь, после моей смерти, летней ночью моя душа вернется домой[4] и, без сомнения, мир предстанет перед ней таким же прекрасным, каким я ощущаю его теперь.
Но вот у станции показалась Ацуко. Устало бредет по площади в этот летний день. Хоть я и запрещал ей тысячу раз — все равно она по-старушечьи туго стягивает волосы и завязывает их в узел на затылке. Узкие-узкие глаза, я даже сомневаюсь, видит ли она как следует. Кажется, что она сияет, освещенная солнечными лучами. Вместо корзинки для покупок — такие бывают в супермаркетах — она держит в руках огромную сумку. Около станции с тележки торгуют ообан-яки[5] — приостановилась: не купить ли? Похоже, передумала — проходит мимо. Заходит в аптеку. Рассматривает полку с шампунями. Ну сколько можно сомневаться? Шампуни-то по большому счету друг от друга не отличаются. И не надо делать такое серьезное лицо. Присела на корточки посмотреть, что есть на нижней полке, все еще сомневается. Какой-то мужчина в спешке налетел на Ацуко. Она слегка покачнулась. Ну при чем здесь «извините»?! Ты ведь пострадала — не надо извиняться. Будь строгой, как со мной, — ведь это он виноват! Наконец-то шампунь выбран. Теперь с продавщицей разговаривает. Улыбается. Засмеялась. Выходит на улицу. Я вижу ее узкую, медленно удаляющуюся танцующими шагами фигуру. Тонкая, постепенно исчезающая линия, пропитанная воздухом нашего маленького района
2
Во многих домах в Японии принято спать на расстеленном прямо на полу футоне — спальном матрасе. Днем футон складывают и убирают в шкаф.
4
Пятнадцатого августа в Японии отмечают День поминовения усопших — О-бон. Считается, что в этот день души умерших предков возвращаются в родной дом.
5
Ообан-яки — сладкое горячее блюдо. Две оладьи, положенные одна на другую, с прослойкой из сладкой фасоли в виде пасты.