Шовье вошел бесшумно и застал ее перед зеркалом. Она обернулась и улыбнулась с растерянным видом.
— Я тебя поймал, — сказал он, целуя ее. — Ты просто чертовски хороша.
— Вы находите, дядя?
Шовье захотелось пить, и он направился на кухню, а Мишелин молча последовала за ним. Она с опаской смотрела на дядины широкие плечи и затылок, где серебрились седые волосы. Он открыл холодную воду и, стоя спиной к племяннице, полез в шкафчик. Она шагнула к нему и сдавленным голосом выговорила:
— Дядя…
Он был занят поисками стакана и не услышал ее. Она приблизилась еще на шаг, почти вплотную, и произнесла более уверенным голосом:
— Дядя, я хотела бы развестись.
Шовье резко повернулся и, оказавшись нос к носу с Мишелин, уставился в ее светлые глаза, которые видел совсем близко, так, как она сама их только что видела в зеркале. Ясность взгляда мало соответствовала произнесенным ею словам, а миловидное личико вовсе не пылало гневом, как того можно было бы ожидать. Мишелин спокойным тоном подтвердила сказанное. Выпив залпом стакан воды, он взял ее за руку, отвел в свою комнату и усадил рядом с собой на диван. Он был тронут тем, что она решила довериться именно ему.
На его вопросы Мишелин отвечала однозначно. Было непохоже, что она за что-то обозлена на мужа. Шовье подумал, что, возможно, ее недовольство носит слишком интимный характер и для молодой женщины может быть трудно его выразить словами. Он взял ее руки в свои и сказал, привлекая к себе:
— Должно быть, малышка, есть вещи, которые ты боишься мне сказать. Но я должен знать. Старому дяде можно рассказать все что угодно.
Поняв намек, она покачала головой и впервые ответила с некоторой восторженностью:
— Нет, я ничего не боюсь вам сказать, дядя. Просто я не люблю Пьера. Я люблю Бернара Ансело.
Теперь уже Шовье был озадачен. Поворот в жизни племянницы не казался ему катастрофой, но ему трудно было не рассматривать эту проблему с точки зрения семейных интересов. Из-за любви Мишелин должны были переместиться миллионы, и он не посмел бы утверждать, что это дело касается только счастья одной женщины. Нельзя было не брать в расчет и мнение света. Предрассудки — это та реальность, с которой надо жить и считаться. Можно было также опасаться, что возлюбленный нацелился прежде всего на состояние богатой наследницы.
— Ты хотя бы уверена, что он тебя любит?
— Нет, — ответила Мишелин. — Не знаю. Любит, конечно, но я не знаю.
— Ну так расскажи. Вы каждое утро вместе ходите на теннис. И что дальше?
— Ничего. Играем.
— Но что он тебе говорит?
— Ничего. Разговариваем. Вчера, целуя меня, он сказал, что у меня очень чистый овал лица.
— Так он тебя целует?
— Ну, он меня целует в щеку, и то не каждый день.
При этих словах Мишелин на лице Шовье выразилось определенное удивление, которое ее задело. Она заморгала глазами, ротик скривился, на ресницах выступили слезы, и она закрыла лицо руками. Он поднял ее голову и отнял руки. С открытым ртом и полными слез глазами она смотрела на него, рыдая, и слезы текли по щекам. Он попытался успокоить ее ласковыми детскими словами, но она еще сильнее разрыдалась и воскликнула прерывающимся голосом:
— Дядя! Я не сексапильна!
— Да что ты такое несешь? — стал возражать Шовье. — Не сексапильна? Совсем наоборот. И даже очень!
Энергичность этого утверждения возымела успокаивающее действие. Она спросила, вытирая слезы:
— Вы так думаете, дядя?
— Да, я уверен. Я часто слышал, как о тебе это говорили. Да достаточно только посмотреть, какими глазами мужчины на улице тебя провожают. Мне даже неудобно становится.
— Ну хорошо, — проговорила Мишелин. — Я очень рада. Но я подумала, что, может быть, Бернар не смел со мной заговорить из-за того, что Пьер — его друг?
— Ой, ты знаешь, что такое друзья? Друзья-то они друзья… Тебя лично очень смущает, что Пьер — друг Бернара?
— Все равно я думаю, что, если бы мы с Пьером разошлись, Бернар чувствовал бы себя свободнее, чтобы заговорить со мной.
— Знаешь, не надо ставить телегу впереди лошади. Не будешь же ты, в самом деле, разводиться только для того, чтобы побудить его к объяснениям в любви. А если он не объяснится?
— Ну, вот видите, — вздохнула Мишелин, — нет во мне сексапильности.
— Ты меня смешишь, дитя мое, со своей сексапильностью. Она есть у всех женщин, без исключения и без возрастных ограничений. Даже у восковых манекенов в витринах есть сексапильность. Так что дело не в этом.
— А в чем? Скажите же мне, посоветуйте. Дядя, я пришла к вам для того, чтобы вы все уладили.
— Ладно, я на днях встречусь с твоим Ловеласом и выясню, что у него на уме, но я почти уверен, что он не любит тебя. Ты же тем временем хорошо подумай. Вспомни, ведь ты любила Пьера, когда выходила за него. И потом, ты уже достаточно взрослая, чтобы понять, что любовь в жизни далеко не главное, особенно для тех, кто богат. Если бы каждый поддавался минутному влечению, весь мир только бы и делал, что паковал и распаковывал чемоданы. Нужно иметь терпение жить с тоской в сердце, хотя бы несколько месяцев. На следующий год опять расцветешь. В конце концов, ты со мной согласишься, что глупо попасть в зависимость от нескольких теннисных партий. Не очень-то будешь собой гордиться при мысли о том, что на месте Бернара мог оказаться какой-нибудь Дюпон или Дюреглиса. Приятность жизни состоит в том, чтобы выбирать, стараясь игнорировать случайность. Как это я, самая красивая, самая гордая, плюхнусь в объятия первого же молодого человека, которого занесет ко мне случайным сквозняком? Ну нет! Человек, которого я полюблю — это тот, кого я захочу прежде, чем с ним познакомлюсь, прежде, чем увижу его, он родился в моей голове, он стал тем, чем я захотела. И в итоге — это Пьер Ленуар, мой муж.
— О нет, дядя, уверяю вас. Пьер — это сквозняк, а Бернар — это тот, кого я всегда хотела.
— Прекрасно, прекрасно. Кстати, чем он занимается в жизни, этот мальчик?
— Чем занимается?
— Ну да, спустись на землю. Играть в теннис с молодой женщиной, даже очаровательной — это не профессия. Я думаю, что он готовится занять какое-то положение в обществе. Он наверняка ведь делился с тобой планами на будущее?
— Нет, он ничего не говорил. Я знаю, что он учился на юридическом, вместе с Пьером.
— А после обеда, что он делает?
— Обычно гуляет в лесу — Медонском или Виль д’Аврэ. Он очень любит лес. Там, кажется, есть прелестные уголки, и совсем недалеко от Парижа.
— Короче, он ведет здоровый образ жизни.
— Правда же! — подтвердила Мишелин с выражением легкого восхищения. — Не далее, как сегодня утром он мне сказал: «Хотел бы я быть лесником. Я бы жил в домике в чаще леса. Прогуливался бы, расставлял силки. А вечером…» — при этих словах он посмотрел на меня. О, дядя, он на меня посмотрел… потом замолчал, и я почувствовала, что ему хотелось мне что-то сказать. Я думаю, что из-за этого и решилась позвонить вам сегодня.
— Лесник по призванию? Это прелестно. А ведь ты могла бы легко его пристроить. Ты знаешь, что у тебя есть лес в Шампани? Да нет, я шучу, и потом, уже поздно. Давай я отвезу тебя на улицу Спонтини и поужинаю с вами.
Уходя, Шовье спросил служанку, не просила ли мадам ему что-то передать. Нет, мадам ничего не говорила. Ее ключи остались в комнате на комоде.
— Наверное, мадам их забрала.