Ланкастер разговаривал с сержантом.
– Я поведу людей на переправу, – говорил он, – один взвод пусть прикрывает нас. Они переправятся последними.
Чет Коутс вдруг стал проявлять волнение. Его маленькие карие глазки обшаривали холмы, поросшие шишковатыми деревьями и кустарником на другом берегу. Он беспокойно поскреб небритый подбородок.
– Лейтенант, – сказал он тихо, обращаясь к молодому красавцу, стоявшему рядом, – гуки знают, что мы идем. Нет оснований охранять эту речку, но и не защищать ее нет оснований. Мне не нравится, когда так.
Лейтенант поглядел на непроницаемые ряды деревьев на другом берегу. Сержант чувствовал, что он напряженно думает. Оба эти человека хорошо знали друг друга.
– Батальонная разведка, – сказал Ланкастер, – говорит, что здесь чисто. Артиллерия в десятке миль отсюда. Мы не можем рассчитывать на удар с воздуха…
Коутс медленно давил сапогом муравьев под ногами, раз, раз, раз, как конь в стойле постукивает копытом.
– Может быть, – заметил он, – послать туда отделение, разведать позицию, для безопасности.
Ланкастер подумал секунду.
– По приказу мы должны соединиться с ротой А к 18:00. Сказано, как можно быстрее. Воздушная рекогносцировка уже была.
Он внимательно смотрел на холмы за рекой. В долгом марше на север ему уже приходилось принимать подобные решения. Он бывал и прав, и не прав. Жизнь людей зависела от него. Такова была цена быстрого продвижения от комвзвода до командира роты во время войны.
Коутс смотрел на лейтенанта. Он достаточно хорошо его знал, чтобы понять, что маска холодной деловитости – просто маска. Реальными его свойствами были дружественность и юмор. Он внутренне ненавидел эту войну, но тем больше он заставлял себя пройти через нее не колеблясь. Он не хотел быть здесь, но жесткое чувство долга заставляло хорошо делать свою работу.
Во многом Ланкастер был другого поля ягода, чем его люди. Наследник сказочного состояния, учившийся в Хоуте и Йеле, он только что окончил факультет права в Гарварде, когда началась война, и поступил на службу. Он был помолвлен с Дианой Столворт, в свои двадцать лет самой роскошной, по всем отзывам, из девушек высшего общества. Ходили слухи, что после войны он рассчитывает на политическую карьеру. Все это должно было отделять его от грубиянов из роты, общавшихся между собой на жаргоне низшего класса, пределом мечтаний которых было купить пару новых кухонных штор, если они, конечно, выберутся живыми из этой мрачной войны. Ланкастер казался каким-то героем голливудского фильма о войне, когда вел своих людей через рисовые плантации и сопки Кореи.
Но люди, казалось, не возражали против его университетского произношения, семейного богатства и даже репутации дамского любимца на родине. Они поддразнивали его, но так что за этим чувствовались симпатия и уважение. Это был твердый лидер, всегда требовательный, но никогда не смотревший на подчиненных свысока. Может, поэтому, думал Коутс, Мак Брайд и выбрал Ланкастера в ротные командиры.
Коутс следил за внимательным взглядом молодого человека, изучавшего реку.
– Хорошо, – сказал Ланкастер, приподнимая каску, чтобы поправить волосы, – пойдем вперед, осторожно. Я поведу.
– Да, сэр.
Коутс замешкался, понимая сложность боевой обстановки. Он считал, что Ланкастер не прав, но не спорил с ним, не сомневаясь, что он заботится о безопасности людей. Сейчас было два варианта выполнения приказа. Лейтенант сделал выбор.
Сержант повернулся к солдатам:
– Слушайте, вы, задницы, закрыть рты, открыть глаза. Командиры отделений, рассейте людей. Идем на переправу.
Под общий стон усталости и нежелания, колонна начала строиться. Отделения стрелков рассеялись по берегу. Тяжеловооруженный взвод оставался в тылу с 60-и и 81-миллиметровыми минометами и 57-миллиметровыми безоткатными пушками, готовый к прикрытию на случай атаки из-за реки.
Больше ста человек двинулись вперед в полном молчании. Только всплески воды или случайный стук приклада о патронную ленту иногда были слышны, когда они пересекали поток. Течение было слабым, ветерок – очень легким.
Ланкастер со своими пехотинцами почти достиг другого берега, когда случилось нечто удивительное.
Большая и беспорядочная группа пожилых людей и детей, человек до семидесяти, вдруг бросилась из зарослей к американцам, как будто спеша им на помощь.
Ланкастер дал сигнал всем остановиться, чтобы как-то объясниться с ближайшими из гражданских. Похоже, это были беженцы, растерянные и истеричные. Какой-то старик потянул за руку одного из военных, выкрикивая патетические проклятия. Он был очень истощен и выглядел, как избитый.