Она посмотрела на скамейку, где неподвижно сидела эмигрантка обняв своих спящих детей, как будто защищая их. Америка, наверно, казалась ей суровой и равнодушной землей, повернувшейся к ней своей самой жестокой стороной. Она заставляла ее забыть родной дом и самой приспосабливаться к новым обстоятельствам. В то время, как у ее детей, таких крошечных сейчас, вскоре останутся лишь слабые воспоминания о старом доме. Меньше, чем воспоминания: забытая мечта, появившаяся у них непонятно откуда. Сейчас они спешили к новому будущему. Будущему, которое обнаружит свои ловушки, как всегда, слишком поздно. В одно мгновение, но слишком поздно, как рулеточный шарик.
Симпатичное лицо Хэйдона Ланкастера, промелькнувшее на странице газеты минуту назад, представилось ей, как улыбка Чеширского кота, полным очарования. Даже если оно увянет, его выражение, казалось, станет только значительнее. Все пари были проиграны, все обещания разбиты. Что осталось?
Лесли улыбнулась. Осталась жизнь. Жалкое утешение, но это единственное, что остается до конца. Боги были жестоки. И все же они обладали определенным чувством юмора, который часто оставался неоцененным людьми – их пешками. Итак, Лас-Вегас. Почему бы и нет?
Дэн Агирре по мокрой улице подъехал к стоянке, расположенной перед старым зданием фабрики. Он припарковал машину и вышел на тротуар. Его шаги странно отдавались в сыром ночном воздухе. Вскоре он оказался перед подъездом, увешанным батареей почтовых ящиков, рядом был прибит список жильцов.
Дэн нажал сразу на все звонки. Какой-то миг, показавшийся ему вечностью, ответа не было. Потом послышался вопрос одного из жильцов.
– Полиция, – ответил он громко. – Говорит детектив Агирре. Откройте дверь, пожалуйста.
К его облегчению, после небольшой паузы в замке раздалось жужжание, и он смог открыть дверь. Знакомый лифт ждал внизу, но он помнил, как медленно тот поднимался, и потому побежал по лестнице, перескакивая сразу через три ступеньки.
У него перехватило дыхание, когда он, наконец, достиг верхнего этажа. Пока он пытался отдышаться, заметил, что дверь Лауры была закрыта. Он постучался раз, два, держа свободную руку на спусковом крючке пистолета. Ответа не было. Он попробовал открыть дверь, она оказалась не заперта. Постучав еще раз, он нажал на ручку и распахнул дверь.
Он весь напрягся, когда заглянул в гостиную. Они были там вместе. Он сразу понял, что опоздал. Везде была кровь. Было трудно отличить одну женщину от другой, так как обе были покрыты красным месивом, которое казалось темным и липким под светом маленькой лампы. Инстинкт подсказал ему, что одна из них мертва. Она лежала, положив голову на руку другой, которая отрешенно сидела, облокотясь о кушетку. Агирре почувствовал, как его рука бессмысленно сжала пистолет под пиджаком.
Он вздохнул. Ему не оставалось ничего иного, как задать вопросы той, которая осталась жива.
Он подошел к ней, встал на колени и откашлялся.
– Что случилось? – спросил он.
Казалось, она не слышала. Она сидела совершенно спокойно, с отсутствующим взглядом.
– Мне очень жаль, – сказал он. – Но я должен знать. – Он дотронулся до шеи умершей, нащупывая пульс. Ничего. Выстрел прямо в сердце, решил он. Живая все еще смотрела в пространство, перебирая руками волосы погибшей.
От ее пустого взгляда по его спине пробежал холодок. Она выглядела как пришелец с другой планеты. Он подумал, удастся ли ему привести ее в чувство.
Потом он вдруг вспомнил о малыше.
– Что если?.. – он сделал движение в сторону спальни. Она кивнула. Это было едва уловимое движение, верный знак того, что она хотя бы понимала, что он находился здесь. Он подошел к двери спальни и с грохотом открыл ее. Там на кровати лежала маленькая фигурка, укрытая одеялом. Крови не было. Дэн Агирре, который сам был отцом, сразу инстинктивно понял, что мальчик был жив и крепко спал. Чтобы быть уверенным, он подошел к кроватке, откинул одеяло и, увидев, что ребенок спокойно спит, снова накрыл его.
Закрыв дверь, он вернулся в гостиную. Женщина все еще сидела на полу, прижимая к груди мертвое тело.
– Я должен знать, что случилось, – сказал он, обходя вокруг нее, – до того, как я вызову бригаду. Пожалуйста…
Через какое-то время она взглянула на него. Но, казалось, ее глаза смотрели сквозь него. Но что-то таилось за ними, за всей этой ночью. Наконец она заговорила, шепотом повторив его вопрос.
– Что случилось?
– Скажи мне. – Он дотронулся до ее окровавленной руки. Она не шевельнулась. Она казалась почти такой же холодной, как и мертвая женщина. Он знал, что так бывает от горя. Живые, порой, готовы последовать за умершими, которые слишком много значили для них.
Она попыталась сосредоточиться. Потом посмотрела на него.
– Мы все получили то, что и должны были получить. Он ждал, глядя ей прямо в глаза.
– Но мы не увидели, как это приближалось. Это все время приближалось. – Она казалась спокойной, как будто разбирала теорему.
– Если бы мы только видели.
– Я не понимаю, – сказал он. Ее глаза затуманились.
– Я тоже, – сказала она.
Эти слова, казалось, захлопнули перед ним дверь. Он чувствовал, как она ускользала от него. Теперь она ухаживала за мертвым телом, что-то нежно бормоча в неслышащие уши. Он не мог разобрать ее слов, так как она говорила шепотом, слишком слабым, чтобы его можно было понять.
Это были жуткие звуки. Хотя от него и ускользал смысл, но это бормотанье лишало его мужества, мешало встать, подойти к телефону и выполнить свою работу.
Мы все получили то, что и должны были получить.
Он встал. Взглянул на обеих женщин – живую и мертвую. Мертвая выглядела странно умиротворенной, живая – какой-то опустошенной.
Дэн Агирре вздохнул. Он видел много убийств, но смерть никогда раньше не оказывала на него такого впечатления. Казалось, она поглотила комнату, время, весь мир. С усилием он повернулся к телефону. Фотографии на стене завертелись перед его глазами, а застывшие выражения лиц усиливали впечатление от случившегося.
Но мы не видели, как оно приближалось. Если бы мы только видели.
«Пусть будет так», – решил он. Больше нечего было сказать. «Слишком поздно, – подумал Дэн Агирре. – Слишком поздно».
КНИГА ПЕРВАЯ
РАЗМЫШЛЕНИЯ В ДОЖДЛИВЫЙ ДЕНЬ
I
22 апреля 1933 года
Они родились в один день в больницах, которые находились в четырехстах милях друг от друга. Было уже поздно, когда Деймероны вошли в холл Фэмили Хоспитал, расположенного в загородной части Кливленда. Они направлялись в Луизиану, и у них не было своей собственной акушерки. И не было никого, кто бы мог принять новорожденного, за исключением прислуги.
Главным врачом был доктор Фирмин, молодой выпускник Толедской медицинской школы, который обосновался здесь.
Серьезное поведение маленькой измученной женщины, Мэг Деймерон, было полной противоположностью манерам ее мужа Роберта. «Зовите меня просто Боб», – сказал он медсестре с усмешкой в глазах, а его очарование странно не соответствовало волнению и состоянию его жены. Беспокойство вызывали узкие бедра женщины, мало способствующие нормальному рождению ребенка, и за ней усиленно наблюдали в течение четырех часов, пока проходили роды.
Тем временем, рано утром в Южной части Чикаго пара эмигрантов вошла в дежурную палату больницы Майкла Риза. Их звали Белохлавек и, как и у большинства недавно прибывших в Америку, у них также не было своего врача. У миссис Белохлавек в полночь стали отходить воды и начались роды. Эта пара была совершенной противоположностью Деймеронам. Миссис Белохлавек – непроизносимая фамилия чешки легко слетела с ее губ – была красивой, мягкой женщиной, которая умудрялась улыбаться сестрам, несмотря на боль. Ее каштановые волосы были собраны в пучок. У нее был хороший цвет лица и приятная манера общаться, будто извиняясь за суету, которую доставляло ее положение.