Первые отчетливые воспоминания его детства относились к тому периоду, когда юному Моргану было около шести лет. Он помнил даже год - 6001-й от рождества Божественного Имхотепа.
Весна. Это было весной, и он жил тогда в сердце мира, в Египте, в прекрасном граде Гелиополе. От бретонских пограничий до подбрюшья Инда царил греко-римский мир, питавшийся щедротами Нила и поддерживаемый египетскими наемниками. Лишь в дальнем Чине и еще восточней, за Неситским морем, на континентах Чина-Восточного еще продолжались столкновения народов. Да... это было весной... а в Гелиополе он жил с родителями... Оба они состояли на военной службе - это он вызнал в архивах - и считались лучшими генетиками Империи. Проект, в котором они принимали участие, должен был полностью переменить судьбу юного Моргана. Они готовили его к межзвездному перелету. Об этом ему тоже сообщили - но много лет спустя, когда возражать было слишком поздно.
А помнился ему мужчина, негр. Малыш Морган воображал, что этот незнакомец - один из черных жрецов Египта, на которых он смотрел каждую неделю по видеру. Каждый день после полудня этот человек проходил под окнами комнаты Моргана... Куда он шел и почему никогда не возвращался тем же путем, так и осталось для мальчика загадкой.
Забор вокруг дома Оуксов был выше человеческого роста и поворачивал по верхнему краю внутрь, но сделан он был из крупной сетки и не мешал юному Моргану каждый день наблюдать за прохожим и размышлять, откуда он взялся такой черный. Родителей малыш не спрашивал - он хотел все выяснить сам.
- Солнце скоро взорвется.
Это сказал отец однажды утром за трапезой. И Морган не забыл этих страшных слов, хотя тогда и не понял их истинного смысла.
- Это замалчивают, но даже римские власти не в силах отменить жару. И все гимны всех жрецов Ра на свете не избавят нас от нее.
- Жары? - огрызнулась мать. - Жару можно терпеть, в жару можно жить. Но это... - Она беспомощно махнула рукой в сторону окна. - Это все равно что костер.
"А! - подумал Морган. - Значит, того человека опалило солнце".
Лишь годам к десяти он осознал, что чернокожий был темен лицом от рождения, от зачатия. И все равно рассказывал другим детям в интернате, что это работа солнца. Он наслаждался тайной, игрой убеждения и обмана.
"О эта сила игры! Уже тогда она меня манила!"
Оукс поправил подушку под поясницей. Почему негр вспомнился ему именно сейчас? Было, было же что-то, отчего этот незначительный случай так резко впечатался ему в память.
"Он коснулся меня".
Оукс не мог припомнить, чтобы до того к нему прикасался кто-либо, кроме родителей. В тот день, очень жаркий, он сидел на крыльце, где было прохладнее, - навес отбрасывал тень, а вентилятор поддувал в спину из распахнутых дверей. Негр прошел мимо, как всегда, а потом остановился и даже вернулся. Мальчик с любопытством смотрел на него через забор, а незнакомец вглядывался в него, словно в первый раз заметил.
И Оукс помнил, как захолонуло у него тогда сердце, провалившись куда-то в Тартар.
Негр огляделся, бросил взгляд на забор и, не успел Морган моргнуть, перемахнул через ограду и двинулся к нему. Не дойдя одного шага, он замер и, протянув руку, дрожащими пальцами коснулся щеки мальчика. Оукс все с тем же детским любопытством потянулся к нему и дотронулся до черного запястья незнакомца.
- Ты что, никогда прежде не видел маленьких мальчиков? - спросил он.
Черное лицо скривилось в улыбке.
- Видел, но не таких, как ты.
Потом откуда-то выскочил охранник, набросился на незнакомца и увел. Другой затащил мальчика в дом и позвал отца. Тот, кажется, очень злился... Но куда крепче запомнились Моргану Оуксу трепет и восхищение в глазах человека, который никогда больше не проходил под его окнами. В тот миг Оукс ощутил себя особенным. Сильным. Достойным преклонения. Он всегда был тем, кого... почитают.
"Почему мне так запал в память этот негр?"
Нет, положительно он тратит свое время лишь на то, чтобы задавать себе вопросы. Одни вопросы порождали другие, чтобы привести в конце концов, как приводили всегда, к последнему, вопросу вопросов, единственному, который Морган Оукс не осмеливался допустить в свое сознание. Пока не осмеливался.
Теперь он задал его вслух, покатывая на языке каждое слово, точно каплю долгожданного вина:
- Что, если этот проклятый Корабль на самом деле Бог?
Гибернация человека относится к спячке
животных так же, как та - к бодрствованию.
Гибернация тормозит процессы метаболизма
практически полностью. Это скорее род
смерти, нежели род жизни.
Политехнический словарь, 101-е издание.
Раджа Флэттери тихонько свернулся в гибернационном коконе, пытаясь избавиться от терзающих его страхов.
"Я во власти Корабля".
От тоски и ужаса воспоминания мутились, но главное сохранялось. Образы прошлого отчетливо вставали на фоне угольной черноты кокона.
"Я был капеллан-психиатром безднолета "Землянин".
Мы должны были создать искусственный разум. Очень опасное задание".
И они создали... нечто. И этим чем-то стал Корабль, творение почти невообразимой мощи.
"Бог или Дьявол?"
Флэттери не знал. Но Корабль создал для клонов в своем чреве земной рай и огласил новое понятие: богоТворение. Он потребовал от копированных людей решить, как они станут богоТворить его.
"Мы и здесь потерпели поражение".
Может, потому что они были клонами, все до последнего? Ими можно было пожертвовать. Это они знали с первых дней своей сознательной жизни на Лунбазе.
И снова его охватил страх.
"Я должен сохранять решимость, - твердил себе Флэттери. - Бог он или Сатана, я буду беспомощен перед его силой, если потеряю решимость".
- Пока ты почитаешь себя беспомощным, таковым и останешься, как бы решительно ты не утверждал обратного, - заметил Корабль.
- Так ты читаешь и мои мысли?
- Читаю? Не то слово.
Голос Корабля доносился из окружавшей Раджу Флэттери тьмы, лишенный источника. В нем слышались отголоски немыслимых для человека забот и тревог. Каждый раз, слыша этот голос, Флэттери ощущал себя не больше пылинки. Он продирался сквозь комплексные дебри неполноценности, но каждая идея, которую он только мог вызвать себе на подмогу, только усиливала чувство собственного ничтожества.