Ей же, очень кстати, подвернулась Танька.
Однако Ванда умела быть благодарной. Танькины морально-нравственные услуги (секретарская зарплата в расчет не принималась) щедро оплачены были благами материальными: совместными поездками на дорогие курорты, посещением самых разных, от ресторанов до модных шоу и спектаклей, развлекательных мероприятий; знакомством Таньки с людьми, о существовании которых ранее она могла только читать в разделах светской хроники, и вообще введением ее в общество, где не один уже год незакатно сияла звезда светской львицы и первой московской красавицы Ванды Василевской, почти на равных, по крайней мере, без уточнения, кто есть кто.
Все могло кончиться очень плохо: следуя аксиоме, однажды сформулированной Вандой-старшей и чуть было не забытой по случаю Вандой-младшей, Танька могла предать Ванду в самый неподходящий момент, и последствия этого обернулись бы трагедией.
Все могло закончиться прямо противоположным образом: Ванда, следуя незабвенной бабушкиной аксиоме, но однако же благодарная Таньке за вовремя протянутую руку, организовала бы ее профессиональное обучение и рост (а к предмету Танька явно проявляла искренний интерес), и в дальнейшем они общались бы как старший и младший коллеги, с симпатией относящиеся друг к другу. Могло случиться еще проще: пребывавшая постоянно в сиянии Вандиного очарования Танька попала бы в поле зрения некоего достойного мужа, который оказался бы ей надежным партнером, защитой, опорой, а там, глядишь, — и законно окрученным супругом. Вполне реальная ситуация.
Но все сложилось иначе. Танька ошиблась. Аксиома, разумеется, работала вовсю, но Танька была особой неглупой и воздействие ее на себя скрывала тщательно и тонко, а быть может, Ванда просто не потрудилась взглянуть на компаньонку повнимательнее. Но всему приходит предел.
Уже несколько месяцев кряду Ванду настойчиво обхаживал бойкий и небесталанный провинциальный соискатель докторской степени, а заодно, разумеется, столичной практики или на крайний случай невесты. Мужичонка был в типично «ломоносовском» стиле, но именно это, к тому же явленное во всем его облике открыто, дерзко и вызывающе, делало его привлекательным на фоне серой инфантильной массы столичных плейбоев и бонвиванов. Словом, Ванда снизошла до ужина в ресторане, разумеется, в присутствии верной Таньки.
«Ломоносов» оказался на высоте, и ужин в «Театро», одном из самых дорогих и стильных в ту пору столичных ресторанов, проходил на столь высоком уровне, что Таньке светило в ближайшее время отправиться домой на такси. Но то ли шампанского было выпито чуть больше нормы, то ли «Ломоносов» показался ей единственным блестящим шансом, словом, Танька решила сыграть свою игру и, когда соискатель умчался готовить продолжение банкета, решилась.
— Наверное, это ужасно… — тихо произнесла она, грустно глядя на Ванду сквозь золотистую жидкость, заполнявшую до краев тонкий бокал на высокой ножке.
— Что именно? — Ванда в этот момент вспоминала, какое на ней белье и не следует ли уже сейчас освободиться от некоторой его части. Долгая прелюдия с «Ломоносовым» вряд ли могла оказаться для нее интересной. Посему минорный пафос Таньки дошел до ее сознания не сразу.
— Сознавать постоянно, что людям, которые так и липнут к тебе, на самом деле нужна не ты.
— Не я? — Теперь Ванде мысль собеседницы была уже ясна вполне, но «Ломоносов» где-то замешкался и можно было позволить себе порезвиться.
— Разве ты не видишь: он готов сейчас же сделать тебе предложение. Может, он как раз рванул за свадебным букетом.
— Возможно. И что?
— Но ведь ему нужна не ты. В том смысле, что не просто ты, а ты вместе со всеми своими связями, возможностями… — Танька, кажется, начала понимать, что совершила ошибку, хотя представить до конца ее последствия, разумеется, пока не сумела, поэтому попыталась спасти положение: — Нет, конечно, он совершенно балдеет от тебя…
— Ты находишь? Но это не имеет значения. Я все равно решила, что сегодня пересплю с ним, а дальше — будет видно. Кстати, тебе, думаю, удобно будет удалиться по-английски именно сейчас. Вот, — Ванда протянула через стол купюру, — возьми такси и обязательно позвони мне на мобильный, как доберешься, чтобы я не волновалась.
Танька поняла, что это конец. И не ошиблась. Утром к ней домой заехал водитель Ванды и абсолютно бесстрастным голосом попросил вернуть мобильный телефон, какие-то счета и бумаги, словом, все, что формально связывало Таньку с Вандой. Сама же Ванда ей не позвонила ни разу. Это у нее было тоже бабушкино — гадких, предавших ее или оказавшихся просто недостойными людей она просто отшвыривала от себя подальше, как кожуру от банана, съеденного на пляже, у реки, если вблизи не оказывалось подходящей емкости для мусора. И старалась забыть об их существовании как можно быстрее. От этого иногда страдали ни в чем не повинные общие знакомые: им тоже ни с того ни с сего вдруг давали полную отставку просто потому, что они невольно напоминали о чем-то неприятном.
Странными были эти ощущения. Но не страшными, хотя все основания напугать Ванду до смерти у них были. Она вдруг совершенно отчетливо ощутила, что десять без малого лет ее жизни удивительным и уму непостижимым образом исчезли, растворились в необъятном океане плескающейся вокруг вечности. Причем у Ванды, редко направляющей свои мысли в путаные лабиринты размышлений о вечности, сейчас сложилось именно такое ощущение — плескающейся вокруг необъятной непостижимой субстанции, которая бережно раскачивает ее на своих волнах, вдруг прибив к узнаваемому отрезку суши. Не просто узнан, но знаком до боли, ненавистен и ужасен был он Ванде — ибо этой сушей был далекий ныне и почти забытый ею Туманный Альбион, холодные и чопорные берега которого приняли ее в ранней совсем юности, почти детстве. Пока жив был несчастный отец Ванды, знаменитый польский шляхтич, он долгом своим почитал, влача вместе с прочими домочадцам совершенно несносное существование, обеспечить единственной дочери достойное образование в одной из самых прославленных в Великобритании и в Европе частных школ для девочек, знаменитой, кроме всего прочего, и крайне суровым отношением к своим воспитанницам.
Однако в жизни Ванды очень скоро наступят дни, когда времена пребывания в мрачных стенах знаменитой школы станут вспоминаться ей едва ли не как самые счастливые дни ее юности. Увы, они закончились сразу же после того, как ее благородный отец покинул этот мир и более некому было выбиваться из последних сил и унизительно экономить каждый грош, чтобы вовремя оплатить обучение дочери. Оказавшаяся буквально на улице, от неминуемой гибели, если не физической, то уж нравственной-то точно, спасена была Ванда добрым участием одной из воспитательниц школы, отыскавшей ей место компаньонки у некой одинокой типично британской мисс и давшей той соответствующие гарантии.