К тому же я ведь иду с открытым забралом! К бою, господа Хозяева Новой Жизни! Я не истреблю вас, но сильно отравлю вам существование. В том клянусь!
Акакий Акакиевич».
— Ну и что ты хочешь от меня услышать? — Ванда аккуратно отложила листки в сторону, подальше от себя и своей чашки с остывшим кофе. — Он ведь прав, этот народный мститель, у тебя наверняка туча консультантов из бывших контор, ты всегда питал к ним слабость. И наверняка твои психологи в погонах уже все тебе про него рассказали.
— Да. И не только мне, и не только — мои. Такие письма получили четыре человека. Короче говоря, все четверо арендаторов этого здания — два крупных банкира и два владельца финансово-промышленных групп, в их числе твой покорный слуга.
— И?..
— Создали целую группу. Он, сукин сын, оказался прав: все наши аналитики в один голос вопили, что дело плевое, что это какой-нибудь свихнувшийся интеллигент из числа местных жителей. Для них мы — как заноза в глазу, сама понимаешь…
— Я, кстати, тоже из числа местных жителей.
— Да, но я надеюсь, это не ты?
— Шутишь? И напрасно. Это вполне могу быть и я. Кстати, это вполне может быть женщина: там что-то очень уж по-бабски про кошечек, собачек и попугаев. Но эта ваша группа наверняка все подробным образом описана.
— Да, был вариант и с женщиной. Но, собственно, все их документы я для тебя приготовил.
— Ты, стало быть, так уверен, что я стану тебе помогать?
— Станешь, когда узнаешь еще кое-что…
— Ну-ка, ну-ка, уже интригует…
— Погоди. Я привык по порядку. Итак, письма. Мы получили их примерно месяц назад.
— А действия?
— Их не последовало, до сегодняшнего дня.
— Я так и предполагала. Он либо вообще не собирался действовать, либо выжидал и наблюдал за вашей реакцией. Кстати, он, возможно, не живет, а как раз работает здесь.
— Знаю, об этом есть в отчете.
— И учти: если он и не собирался действовать, а сегодняшний инцидент — всего лишь случайное совпадение, то он вполне может активизироваться.
— Да, сегодня уже говорили об этом.
— На тайном, суперсекретном совещании вашей группы?
— Ванда, пожалуйста! Да, утром на совещании. Но ты не знаешь самого главного.
— Так скажи мне.
— Эта девочка, словом… которую убили… Ира. Ира ее зовут. Она никакого отношения не имеет к нашим конторам. Понимаешь? Она здесь не работает и никогда не работала…
— Но ты ее знаешь?
— Да. Знаю.
— Потому что это твоя девочка? Так?
— Да.
— И ты провел с ней ночь здесь, в кабинете. А утром, пока не появились уборщицы, выставил ее вон. Деликатно, разумеется, но даже до метро не подвез. Так? Господи, Подгорный, какая же ты свинья! И что это за приступ жадности: у тебя что, не хватило трехсот долларов, чтобы снять номер в отеле? И где вообще все твои многочисленные «базы», как ты выражался, — квартиры для таких именно встреч? Что с тобой, Витя?
— Подожди. Дело не в этом… И отель, и «базы», да сколько душе угодно, в любой части Москвы и области, добавь еще дачи, пансионаты… Словом… Мы ведь давно не виделись… Я не стою на месте… Но… это я чушь какую-то несу. Я вообще, если хочешь знать, квартиру ей снимал на Патриарших… При чем здесь жадность?
— Тогда — что?
— Она следит за мной постоянно, понимаешь? Она наняла каких-то ублюдков — ну, частных детективов или кто они еще там — и вычислила все или почти все: Иркину квартиру, дачу и так далее. Понимаешь? А последнее время она вообще не в себе и все грозилась Ирку убить. И — вот…
— Она — это, я так понимаю, твоя нынешняя жена?
— Ну да… Но разве ты не знаешь ничего?..
— Ничего — это того, что ты женат? Об этом что, передавали официальное сообщение?! Впрочем… догадываюсь, конечно.
— Погоди, Ванда, разве ты не знаешь, на ком я женат?
— Век воли не видать, начальник…
— Когда ты… когда… в общем, мы расстались… Я почти сразу женился на Таньке, так как-то вышло. Хотя знаешь, никогда и ничего к ней, никогда… Да, глупо как-то теперь все звучит… Но я думал, вернее, Танька говорила, что вы общаетесь и она даже вроде к тебе обращалась, в смысле — консультировалась, когда начались проблемы… Ванда?
— Да, Витя.
— Ты меня слышишь?
— Да, Витя, я очень внимательно тебя слушаю, а как же иначе? Ты говоришь такие интересные вещи!
— Какие вещи, Ванда?
— Ты женат на Таньке! Господи, как смешно! — И Ванда действительно совершенно искренне и крайне неподобающе моменту расхохоталась.
Ночь была на исходе, и стрелки едва различимых в полумраке больших часов на камине стремились уже к тому времени, которое предвещает скорый рассвет. Однако Ванда не спала, и в покоях ее находился посетитель. Рядом с кроватью, тяжелый бархатный полог которой был теперь отдернут, в глубоком кресле, облюбованном последнее время бароном, сидел неприметного вида человек, чему более всего способствовали вкрадчивые манеры и тихий, ласковый голос.
— Так вы утверждаете, что я и не больна вовсе? Но как, помилуйте, сударь, это может быть правдой? Ведь симптомы, объяснить которые не можете даже и вы, не оставляют меня столь долгое время. И жизнь моя с каждым днем, да простит мне Создатель эту дерзость, все более и более тяготит не только окружающих меня добрых и благородных людей (говоря о них, я имею в виду и вас, доктор), но и меня саму.
— Нет, пани Ванда. Вы позволите мне называть вас так? Ведь к этому обращению вы привыкли с детства, и оно должно быть вам приятно.
— Бога Ради! Мне и вправду у последней черты моей радостны только детские воспоминания и грезы моей юности. — Ванда вдруг тихо заплакала, но это скорее были слезы, несущие облегчение и покой. Тело ее не сотрясали рыдания, что случалось часто, особенно последние дни, и голос оставался ровным. Впрочем, ласковый доктор почти всегда действовал на нее именно таким образом: он вселял в ее душу если не радость и надежду на исцеление, то покой. Возможно, поэтому суровый барон фон Рудлофф, мало доверяющий различным новомодным опытам, особенно касающимся человеческой психики, сиречь — души, решился на сомнительный эксперимент в собственном доме, в результате которого прославленный венский психиатр обещал полное излечение его молодой жены. Бароном руководило отчаяние: никто более не обещал не то что выздоровления, но и, собственно, сохранения жизни юной Ванды.
— Пани Ванда! Мне безмерно жаль, что ныне я не располагаю ни временем, ни согласием вашим и вашего досточтимого супруга на то, чтобы посвятить вас хотя бы в самые поверхностные принципы науки, которую честь имею представлять в научном сообществе. Посему объяснить вам, в чем именно состоит ваш недуг и каким способом можно и нужно вас немедленно от него излечить, мне будет крайне сложно. И все же я попытаюсь. Видите ли, пани Ванда, психика наша — это и есть тот аппарат, который управляет нашими поступками во сне и наяву. (О! Я знаю, насколько несовершенно и уязвимо столь поверхностное определение психики, но никак иначе выразиться сейчас не могу!) Так вот, психика наша разделена как бы на два глубоких отделения, наподобие тех, что разделяют, к примеру, вашу сумочку, хотя мне известно, по случаю, что женские сумочки насчитывают в действительности куда больше отделений и кармашков, в том числе и потайных. Так что вам понять этот посыл будет просто. Итак, емкость из двух отделений, одно из которых находится ближе к вам, и там хранится всякая всячина, необходимая каждый день или по меньшей мере часто. Фразы, действия, целые ритуалы, которые мы, сами того не замечая, постоянно и очень точно исполняем именно потому, что последовательность наших действий во время этих ритуалов немедленно подсказывает нам суфлер, находящийся вместе с прочими важными мелочами как раз-таки в первом отделении. Понятен ли вам мой рассказ, пани Ванда?
— Понятен, но похож на сказку, пан доктор.
— И замечательно. Отчасти это и есть сказка, сотворить из которой истинную науку предстоит нашим далеким последователям. Итак, мы разобрались с первым, ближним, отделением нашей емкости, или вашего ридикюля, если желаете. Мы назовем его сознанием. Теперь перейдем ко второму. Он как раз из серии потайных отделений, в которых не знаю уж что носят в реальности дамы и девицы, но что касается нашего случая, в нем хранится то, что давно и прочно забыто обладательницей ридикюля. Мы этот отдаленный уголок назовем подсознанием. Хранится в нем много очень важной порой всякой всячины, но о ней говорить мы теперь не станем: разговор был бы слишком длинным, да и малопонятным. Поговорим о вещах забытых. Причем забытых не случайно и не в силу легкомысленности и ветрености дамы, а, напротив, потому, что с памятью о том или другом событии жить ей дальше было бы просто невозможно или — вот как вам сейчас, пани Ванда, — очень и очень сложно. Такая забывчивость на нашем профессиональном языке называется «вытеснением». Именно так и происходит в действительности: первая часть емкости, сознание, чувствуя, что тот или иной эпизод, факт, а порой и предмет слишком болезненно и постоянно ранит ее обладательницу, незаметно, но настойчиво вытесняет его в потайную часть — подсознание, куда свободного доступа даже сама хозяйка, к счастью, не имеет. Сознание, если хотите, ваш верный пес, ваш самый искушенный доктор, ваш самый праведный духовник — простите, что поминаю всех этих столь разных по значимости субъектов в одном ряду, но, по сути своей, я прав, милая пани Ванда. И там, в темноте и тиши, дремлют, как старые платья, пересыпанные нафталином, в бабушкиных еще сундуках, наши страхи и угрызения совести, наши обиды и память о том, как кого-то когда-то обидели мы, воспоминания о самых постыдных наших помыслах и поступках и многое еще, перечень чего занял бы у нас остаток ночи. Я завершаю и скажу лишь, что жить с таким грузом и оставаться при этом нормальным не смог бы ни один смертный. Однако! Слушайте меня сейчас очень внимательно, пани Ванда, поскольку мы подошли непосредственно к объяснению вашего недуга. Порой — не изученные, норой — малопонятные нашей науке, происходят вдруг сбои, и верный цербер вашего сознания совершает недопустимую, а иногда — роковую ошибку: щелкая замочком, приоткрывает потайное отделение нашей психики, и, разбуженные еле слышным щелчком или коварно добивавшиеся именно этого, в сознание проскальзывают загадочные, опасные обитатели подсознания. Как поведут они себя, вырвавшись на свободу? Самый опытный специалист из нас, а таковых — увы! — пока еще слишком мало, может только делать предположения. И вот ваше терпение вознаграждено — мы наконец у истока вашего недуга: с человеком, вернее, с его психикой происходит нечто невообразимое. Теперь мы знаем точно: кто-то из узников подсознания тайно выбрался наружу и теперь куражится над своею жертвой, словно стремясь наказать ее за годы, а порой и десятилетия заключения.