Прекратил существование Второй Рим. Закончилась тысячелетняя империя, которая долгое время была образцом для многих в Европе, но прежде всего — для русских. Это государство дало России все — веру, книги, культуру, науку. Новая Московская Русь, отгороженная от Босфора татарами и турками, не могла помочь осажденному Царьграду. И в знак последней благодарности, в знак вечного расставания со своей великой культурной прародиной великий князь Иван Третий в 1472 году взял в жены племянницу последнего византийского императора Софью Палеолог, а в 1480 году отказался платить дань татарам и провозгласил себя царем. «Мы есть Третий Рим!» — прозвучало тогда впервые. Когда говорят о нашем евразийстве, хочется опять сказать: не надо пытаться вывести Россию как гибрид, полученный путем скрещивания Европы и Азии. У нас есть вполне понятный прародитель — Византия. Страна, которая задавала тон в мире на протяжении целого тысячелетия. Просто у Европы этот прародитель вот, рядом — достаточно походить по улочкам Рима. А у нас он погиб больше пятисот лет назад. И жить надо своим умом. Россия — сирота. Нет у нее родителя. Помер. Но оставил Россию. И она есть Третий Рим. Со всеми плюсами и минусами.
Кох: — Что еще было? Дочка у меня тогда во второй класс ходила…
— Рано ты размножился! А знаешь, почему цыгане рано женят детей?
— Ну, почему?
— А поскольку дети у них считаются абсолютной ценностью, они стараются поскорей увидеть не только детей, но и внуков и даже по возможности правнуков. Вот ты рано женился и детей завел рано…
— Я отношусь к этому как к выполнению человеческого долга: это нужно сделать — оставить после себя на земле детей.
— Это у тебя такая умственная задача — или процесс тебе тоже нравится?
— Мне все нравится. Мне нравится смотреть, как они растут, как они меняются, — даже когда я с ними ругаюсь, мне все равно они нравятся.
— Дети — это хорошо… А у меня вот мать умерла в 88-м. В возрасте неполных пятидесяти трех лет. Щитовидка, опухоль, операции, облучение… И — все.
— Сколько лет она умирала?
— Лет пять это продолжалось. Она на операцию каждый раз шла, как в бой, была готова ко всему. И вот еще что: она тайком дружила с батюшкой из ближайшего храма. Тайком — папаша же партийный, и даже одно время партаппаратчик, у него своя жизнь была. А у нее своя.
Комментарий
Видно, она его, священника этого, детей лечила. Детским врачом была очень хорошим, в городе ее знали. Отважно бралась за безнадежные случаи, от которых другие врачи отказывались. И людей, ее коллег, можно понять: берешься лечить ребенка, а он помирает, и труп висит на тебе. Родители будут врачу и в глаза смотреть, и в суд на него могут подать… А она — брала без разговора. Дневала там и ночевала в больнице, дело ж такое. Иногда каких-то детей брала домой на выходные — не больных, конечно, а вылеченных. Их, сдавая в больницу как безнадежных, некоторые родители там и оставляли: все-таки не на улице, а в больнице. И дети жили там годами. Ну, это уже другая тема.
Самое страшное то и дело случалось. Мать в такие дни приходила домой просто никакая, только говорила: «Очень был тяжелый ребенок. Не удалось спасти». Медицинским цинизмом там и не пахло. Ну, могут такие стрессы проходить бесследно? Они жизнь удлиняют, что ли?
Кстати, вот еще вспомнил: в платяном шкафу целая полка была занята конфетами и шампанским — от благодарных родителей счастливых пациентов.
Кох: — А где ты работал в 88-м? В Калуге?
— Нет. Из Калуги я же уволился. И стал работать на московские газеты. Гонорары в них были не в пример лучше калужских. Ну и вообще это было более достойным занятием.
Комментарий Свинаренко
В 88-м работать было интересно. Газетам дали небывалые послабления. Но, конечно, до известных пределов. И все еще в рамках господствующей идеологии. Помню, послали меня в Баку, написать про подпольную торговлю дефицитом. Есть у них в городе такой квартал Кубинка в нем все и происходило. Ничего ужасного там не случалось, это Q-m если описывать ситуацию в сегодняшних терминах — обычный оптовый рынок. Ну, «Мальборо», «Хайнекен», водка днем и ночью, турецкие кожаны… Банально. Ну, за анашой туда еще приезжали и за девками, — подумаешь! Но тогда это была страшная экзотика — во как! В открытую! Все дозволено! И под самым носом у советской власти! Я написал про это веселую заметку. Пафос ее был в том, что вот все все знают, а никто никого не ловит. Ездил я и в рейды по отлову проституток. Менты жаловались — еще и это на них взвалили. А раньше мусульманки в проституции замечены не были. «А теперь почему же?» — спрашиваю. Мне отвечали: «Проклятый вещизм во всем виноват, девок губит». В общем, за эту заметку и сегодня не стыдно — я как бы описывал ростки рынка. И даже намекал на коррупцию — так, мягко. Я там написал, что все менты, с которыми я разговаривал, курили «Мальборо», которое в Баку стоило раза в два дороже, чем в Москве, то есть рублей пять. Никак не по милицейской зарплате. И я всех спрашивал, откуда курево. А они, конечно: брат подарил, товарищ угостил…
Еще, помню, ездил в Ростов. Писал про драматический поворот в судьбе одного комсомольского функционера: он из секретарей райкома ушел в официанты. Я пошел к нему обедать, он мне подносил пиво, и я его расспрашивал, ловко ли у него тут идет строительство коммунизма. Он в целом резонно мне отвечал, что любой труд почетен. А еще я его доставал таким вопросом: «Как же так, ты вон сколько народу загнал служить в армию, а теперь от нее косишь?» Но голос совести мне в нем пробудить не удалось: чего с комсомольского работника взять?
А вот в пару командировок, куда я стремился, съездить не удалось. По причине моих невысоких морально-политических качеств. Я собрался в Афганистан и про все договорился с Минобороны, с какими-то полковниками там, мы с ними дружили и выпивали — но вдруг они стали со мной очень холодно разговаривать и даже бросали трубки. Все сорвалось. Отгадка простая: никак не могло обойтись без запроса в КГБ, а там, видно, вспомнили про мой скромный вклад в самиздат.