Он округлил глаза, думая испугать меня. Получилось нестрашно, но я чувствовала, как обмякает мое лицо, расползается слезливой гримасой. Я опустила кулак, которым могла разбить ему нос, как в настоящей мужской драке. Я разжала ладонь, которой могла наотмашь ударить его по лицу, как делают гордые женщины. Смятая полоска с двумя черточками упала нам под ноги. Мы оба переступили через нее, а потом ночная уборщица смела шваброй, загнав в металлический совок, полный мусора, собранного по цехам.
Соседке по комнате в общежитии я сказала, что увольняюсь, и она похвалила меня за гордость. Но я не была гордой. Я оказалась слишком тяжелой для легких историй, которые начинаются в фабричных подсобках. Я лежала у всех на пути как валун, но ни ревнивая жена моего любовника, которая уже заготовила пузырек с кислотой, ни злые ткачихи, чьи языки вращались не хуже веретен на их станках, не смогли перешагнуть через меня. Что оставалось делать ему, слабому, не умевшему драться охраннику, проверяющему пропуска на ткацкой фабрике? Ему пришлось пнуть меня, как поступил бы любой на его месте.
Я помню клеенчатый холод топчана, лампу, вспыхнувшую надо мной горячечным светом, лоток с грудой акушерских щипцов.
Тетка, сидевшая на кресле до меня, тяжело слезла, зажав между ног окровавленное полотенце, а я села на ее место, закрыв глаза, чтобы не видеть того грязного и нутряного, что остается после всякой любви.
Даже у булыжника, когда он влюблен, отрастают крылья, но приходит время, и это отрезают, словно пятую ногу – уродство, которого не должно быть. Меня потрясли за плечо, я поспешно спрыгнула на пол, чтобы не задерживать очередь, ударилась босыми пятками. Я чувствовала себя опорожненной, как ведро, из которого слили помойную воду, черную после мытья пола в цеху.
В больничном туалете я умылась и вытерла лицо полотенцем с фиолетовым штампом. Я выписалась на следующий день, ушла с работы и уехала из города, потому что больше меня ничего не держало. Лисий хвост на мое счастье обернулся хвостом ящерицы, и я оставила его в фабричном чулане, чтобы сбежать налегке.
На новом месте я сняла квартиру и устроилась на работу, отрезав все лишнее, путающееся в ногах и хлопающее по краям. Теперь, выходя по ночам за ворота склада, я закуриваю и падаю на сваленные во дворе старые тюфяки. Прошел год, но я опять лежу на груде тряпья, сменив халат уборщицы на жилетку оператора склада. Расставив ноги, я смотрю вверх, а небо нависает надо мной низко, как потолок в чулане.
IV
Каждую ночь по дороге на работу, я проходила мимо нежилого, давно расселенного здания, но в тот раз что-то привлекло мое внимание. Я прислушалась: из дома доносился еле различимый стон. Звук был странным – жалобным, но низким, утробным. Никем не замеченная в темноте, я обошла дом, казавшийся заброшенным: окна разбиты, а на первом этаже и вовсе заложены хламом вроде дырявых матрацев. Стон прерывался, перемежаясь, как мне показалось, глухими вздохами, затихал, а затем вдруг усиливался.
Придя на работу, я включила компьютер, зажгла лампу, резким светом ударившую мне в лицо. Я оперлась ладонью на кипу накладных, компьютер жужжал, выдавая на экран вереницу окон, я машинально вводила пароли и ключи, но стон не выходил у меня из головы. Я начала заносить первую накладную, с загнутым уголком, так помечали важный приход. Щелкая по артикулам, я не переставала думать, кто может стонать в заброшенном доме. Собака со сломанной лапой? Придавленная кошка? Может быть, бомж залез погреться на ночь, и его скрутило? Мой тонкий слух – их единственный шанс на спасение, недаром я умею видеть и слышать сквозь стены.
Желание прекратить страдания беспомощного существа (я сразу решила, что в пустом доме страдает невинная жертва – собственной неосторожности, а может, и чьей-то злой воли), заставило меня соображать быстрее. Я окинула двор цепким взглядом и сразу нашла то, что искала. Вещный мир, как всегда в таких случаях, податливый человеческой воле, пришел мне на помощь.
На заднем дворе, где я курила лежа на матрацах, обнаружилась складная лестница. Одна ступень у нее была подломлена, но меня это не остановило. Я ушла с работы на рассвете, улицы были пусты. Дом выступал из утреннего тумана, ощерясь, как неприступный бастион. Я боялась, что стоны стихнут за день, но приникнув ухом к стене, как врач к груди умирающего, с облегчением уловила еле слышный шелест.
Словно принц из сказки про Рапунцель, я приставила лестницу к стене и поднялась к окну. Никто не сбросил мне туго заплетенной косы. Лестница скрипела под моей тяжестью. Я потрясла рассохшиеся рамы, ободрав ладони. Встав коленями на подоконник, подергала шпингалет, болтавшийся на одном гвозде. Возможно, проще было высадить стекло плечом, но я боялась пораниться и наделать шуму в ранний час. Наконец, мне удалось справиться с задвижкой, я распахнула крепко приставшую к подоконнику раму и шагнула в комнату.