Рассмотрев вчерне основные положения фихтеанской теории познания, обратимся к ключевому понятию его философии – концепции «наукоучения». Наукоучение (нем. Wissenschatslehre) – терминологическое новшество Фихте, призванное отделить его собственную систему взглядов от всех предшествующих «философий», подчеркнуть ее строгость и принципиальную наукоориентированность.
Начнем с определения наукоучения, принадлежащего самому Фихте: «Наукоучение есть систематическое введение чего-то действительного, первой степени сознания; и оно относится к этому действительному осознанно, как относится демонстрация часов к действительным часам»[8]. Иными словами, наукоучение представляет собой точную модель мыслительной деятельности, разворачивающейся в исходном феноменологическом поле – поле непосредственного опыта. В системе Фихте, несмотря на ее нарочитую умозрительность и сильно выраженный спекулятивный компонент, основным критерием достоверности полученного знания служит непосредственный опыт. В частности, опору на непосредственный личный опыт Фихте считает отличительной чертой всякой новой философии. Делая непосредственный опыт главным критерием достоверности познания, Фихте вводит явный запрет на различные метафизические допущения, присущие его предшественникам. В этом пункте научная программа Фихте находит неожиданных союзников в лице представителей позитивистской традиции (О. Конт, Э. Мах, Р. Авенариус), в которой борьба с метафизикой и опора на непосредственный опыт признаются главными методологическими принципами при построении строгой науки. Фихте и позитивисты совершенно независимо друг от друга исходят из одной предпосылки: научное знание может быть основано только на индивидуальном опыте, и всякая отсылка к каким-то недоступным непосредственному восприятию субстанциям и сущностям не может использоваться в строгом научном познании. Впрочем, дальнейшее движение мысли Фихте и позитивистов развивается чуть ли не в диаметрально противоположных направлениях: Фихте делает ставку на субъективное познание, как на единственную форму познания, обладающую абсолютной достоверностью, позитивисты же, в лице Маха и Авенариуса, вообще отказываются от субъекта, сводя все научное познание к анализу чистого опыта.
В чем же причина такого расхождения? Почему, начиная как позитивист, Фихте заканчивает как самый радикальный метафизик (по крайней мере, с точки зрения позитивистов)? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться к фихтеанской методологии науки.
В качестве своеобразного ориентира для построения своего наукоучения Фихте использует геометрический метод. Точность, наглядность и аподиктическая значимость геометрических истин делают эту науку оптимальной пропедевтикой наукоучения. Опора на геометрический метод очередной раз выдает в Фихте представителя картезианской традиции: вслед за Декартом и Спинозой он стремится выработать универсальную аксиоматику мыслительной деятельности, столь же очевидную, окончательную и незыблемую, каковой представлялась в его время аксиоматика, лежащая в основе геометрии Евклида. Для современного ученого, живущего в ситуации аксиоматического плюрализма и рассматривающего геометрию Евклида в качестве одной из возможных аксиоматических систем, наряду с геометриями Лобачевского и Римана, слепая вера Фихте в возможность существования универсальной аксиоматики лишний раз дискредитирует его собственную систему. Впрочем, правомерна ли оценка фихтеанской методологии в отрыве от исторического и социокультурного контекста? Не стоит забывать, что Фихте был мыслителем эпохи Просвещения, руководствующимся стандартами рациональности, которую В. С. Стёпин называет классической. Классический тип рациональности, согласно Стёпину, ориентирован на «…построение завершенных и всеобъемлющих систем, которые претендовали на статус абсолютной истины»[9]. Данный тип рациональности направлен на поиск универсальной, общезначимой системы высказываний и правил их согласования, справедливой для любого мыслящего существа – независимо от его пола, национальной и культурной принадлежности. Фихтеанский проект наукоучения являет собой одно из высших проявлений классической рациональности и своеобразную кульминацию всей рационалистической традиции классического периода.