— У вас через час встреча, — сказал Вольрат.
— Вы хорошо знакомы с моим расписанием.
— Будьте любезны оградить меня от иронии. Мне только что прислали рапорт из министерства. Они знают, что вы должны получить секретные сведения о Колловрате, и это, похоже, доставило большую радость принцу.
— Об этом было в письме, которое я вам показал.
— Каком письме?
— Том, о котором вы сказали, что оно пришло с внутренней почтой.
Вольрат никак не отреагировал на намек. Он вздохнул и опустился на стул.
— Изматывающая работа, — сказал он. — Обстоятельства требуют крайней щепетильности. Мы считаем очень важным не портить ни с кем отношений, но это неизбежно, покуда в империи такая власть.
— В империи нет власти, — сказал Лангганс. — Есть управление.
— Мне известно про вашу двойную лояльность. Меттерних с одной стороны, Ватикан — с другой. Именно поэтому вам следует соблюдать максимальную осторожность.
Лангганс напряг все силы, чтобы прочитать мысли своего начальника, но, к его удивлению, а может быть, и разочарованию, ничего не обнаружил — только тяжкая усталость, от службы, а может быть, и от самой жизни.
— В нынешних условиях, — продолжил Вольрат, — и при вашем двусмысленном положении… может быть, вы нуждаетесь в сопровождении?
Секретарь намекал на охрану, с недавних пор находившуюся в распоряжении чиновников. Предложение успокоило Лангганса. Может быть, подумал он, письмо и в самом деле пришло с внутренней почтой, его просто забыли зарегистрировать.
Поэтому он сказал:
— В этом нет никакой необходимости. Но я был бы весьма благодарен, если бы в моем распоряжении был экипаж.
Вольрат улыбнулся, что с ним случалось очень редко.
— Пошлите кучера назад, как управитесь, — сказал он. — И возьмите несколько дней отпуска. Вы выглядите страшно уставшим.
Мысленно Лангганс проводил начальника до его кабинета, где тот вновь погрузился в надоевшие бумаги. Но даже и теперь, когда ему можно было бы расслабиться, Вольрат думал о чем угодно, только не о работе — о болезни императора, о порученной ему цензуре, вовсе, как он считал, не входившей в круг его обязанностей…
Место, указанное в письме, оказалось на северной окраине города. Перед забором из грубых досок толпились возбужденные люди. Никто, похоже, его не ждал.
Он попросил кучера подождать, подошел к колодцу, где он был отовсюду виден, и стал ждать появления информатора.
Он чувствовал себя в безопасности. Извозчику было приказано в случае чего немедленно прийти ему на помощь. Но минуты шли, а никто не появлялся. И как раз в ту секунду, когда он решил ехать назад, он вновь почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Он огляделся, но ничего подозрительного не заметил.
Вдруг, сам не отдавая себе отчета зачем, он направился к огороженной забором площадке. Афиша обещала зрелище: травлю зверей. Толпа, как он только теперь понял, стояла в плохо организованной очереди.
Он купил билет. Это интуиция, попробовал он успокоить сам себя; внутренний голос шепчет ему, что автор письма находится там, за забором…
Он занял место на лавке, откуда было хорошо видна временная арена. Недалеко от него, рядом с киоском с напитками, стояли клетки со зверьми. Звери были перепуганы насмерть, он чувствовал их ужас так же ясно, как если бы его испытывал он сам.
Импресарио договаривался с держателями пари о доле, которую он должен был получить, как организатор кровавого спектакля. Зрители прибывали; уже почти не осталось свободных мест.
Лангганс всматривался в посетителей. Раз за разом взгляд его останавливался на крошечной площадке рядом с клетками с дикими зверьми — странно, совершенно пустое место, метр на метр, и никого там нет.
Возбуждение публики все нарастало. Вновь появился импресарио, мужчина с безобразным шрамом на щеке и повязкой на глазу. Он вел на поводу большого бурого медведя. Сквозь ноздри зверя было продето толстое кольцо, а к кольцу прикреплена метровая железная цепь. Лангганс мог истолковать необъяснимую покорность огромного животного только тем, что нос у медведей очень чувствителен.
Посередине арены одноглазый прикрепил цепь к металлическому кольцу в земле. Цепь была настолько короткой, что медведь не мог подняться на задние лапы.
Еще один вышел со сворой боевых собак. Собаки рычали и рвались с поводка, их хозяин чуть не упал. Он отцепил сворку. Публика шумно выдохнула.
Собаки бросились в атаку, так что пыль взметнулась столбом на арене. Одна из них вцепилась медведю в брюхо и вырвала большой клок шерсти. Другой пес крутился у зверя перед носом, нападая и отскакивая. Еще два нападали с обеих сторон.
Медведь бил лапами во все стороны, но в тот момент, когда он поворачивался в одну сторону, собаки нападали с другой. Кольцо в носу мешало ему добраться до своих мучителей.
Вдруг, нападая, один из псов потерял равновесие, и быстрым, как молния, движением медведь прижал его к земле и разорвал брюхо. Послышался звук, как будто разорвали кусок ткани. Пес умудрился подняться и, шатаясь, поплелся с арены, волоча за собой кишки.
Псы с пеной у рта бросились на зверя, словно желая отомстить за умирающего друга. Одно ухо у медведя было уже оторвано, из живота струилась кровь, в ране на передней лапе виднелся пучок сухожилий.
Одна из собак вертелась у задних лап могучего зверя, нападая и отскакивая. Он попытался достать ее, но не заметил другого пса. Тот подкрался со стороны и откусил медведю нос.
Кровь брызнула мощным фонтаном, как из гейзера. Медведь заревел от боли. Нос был откушен, но вместе с носом исчезло и железное кольцо. Зверь, обливаясь кровью, поднялся на задние лапы и пошел на собак.
Псы попытались удрать, но ворота на арену были заперты. В воздухе стоял сладковатый запах крови.
Медведь одним ударом свалил одного из псов на землю, оторвав ему нижнюю челюсть. Пес был еще жив, но медведь, уже не обращая на него внимания, бросился на следующего мучителя.
Хозяин псов закричал, что надо кончать представление, слишком много крови, но публика зашикала на него. Их всех обуяла жажда крови, подумал Лангганс, они наслаждаются чужим страданием… Их возбуждает чужая боль, они с наслаждением ощущают дыхание смерти, подумать только, жизнь, оказывается, так легко погасить… они прямо дрожат от возбуждения.
В этот миг у него снова появилось чувство, что за ним кто-то наблюдает. Он огляделся, но, как и раньше, никого не обнаружил.
Он читал мысли толпы ясно, как никогда. Неподалеку, у клетки, он увидел одноглазого, того, кто выводил медведя. От возбуждения одноглазый покрылся холодным потом, запах крови опьянял его. Его сознание напоминало сознание пьяного, какой-то шепот… нет, слов Лангганс разобрать не мог.
Солнце палило вовсю, и ему захотелось пить.
Чуть подальше был киоск с напитками, но теснота была такой, что не шевельнуться. Снова в его сознание проникли мысли одноглазого, вернее, чьи-то еще мысли, кто-то убеждал одноглазого подойти поближе к клеткам с оставшимися дикими зверьми.
Так и произошло: одноглазый, владелец всего зверинца, подчиняясь чьему-то мысленному приказу, подошел к клетке с разъяренным кабаном. Он проделал это словно в трансе, повинуясь непонятному внутреннему приказу, даже не понимая, что он сам не управляет своими поступками, что ему отдает приказы крошечный человечек, а он его не видит, хотя тот уже несколько часов находится в непосредственной близости от него, может быть, в метре, в толпе, и следит за каждым его шагом, хотя он и незаметен; незаметен до такой степени, что его не видит никто — пустое место, воздух. И он приблизился к клетке с кабаном, клетке из толстенных досок и открыл ее, сам не зная, зачем он это делает, а между тем в толпе началась паника.
Покуда одноглазый послушно выполнил приказ невидимого человечка и выпустил из клетки кабана, соображая, что же с ним — не сошел ли он с ума, или выпил лишнего… покуда он совершал все эти действия, медведь вырвался из ограды. Обезумев от боли, разломал забор и бросился в публику, истекая кровью от огромной раны там, где у него был нос.