ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Вся компания все-таки собралась во дворе часа в четыре.
Разговор не клеился. Обменивались пустяковыми замечаниями о погоде, по поводу близкого начала учебного года… Тем не менее Леша с удовольствием заметил, что все поглядывают на его оттопыренную над бедром рубашку. Долгое время никто вопросов по этому поводу не задавал, но, наконец, Зураб, пошептавшись с сестрой, подошел к нему и очень деликатно спросил:
— Скажи, пажалуйста, что тут такое у тэбя тут?
Леша ждал такого вопроса и знал, что ответить.
— А тебе какое дело?! — процедил он негромко, но так, чтобы все слышали. — Я тебя не спрашиваю, что у тебя в карманах лежит.
— Много будешь знать — скоро состаришься, — сказала Зурабу Оля и очень значительно, с легкой улыбкой взглянула на Лешу. Мол, она-то знает, что у него там, под рубахой, но ее такими вещами не удивишь.
Зураб отошел смущенный. Миша тоже отошел, стиснув зубы и сжимая кулаки, а Нюра сделала вид, что пропустила весь этот разговор мимо ушей, и спросила Матильду, как старожилку, что тут есть интересного в их районе, куда бы стоило прогуляться.
Матильда возликовала; Ей очень понравилась мысль, что она будет гидом, что она будет указывать старшим ребятам, куда идти, куда сворачивать да на что обратить внимание, и те будут слушаться ее. Она сказала, что их район находится на самом краю Москвы, что стоит пройти минут пятнадцать от дома, пересечь железную дорогу, и можно попасть в дремучий лес, который тянется на целых четыре километра и куда ходят даже по грибы и по ягоды. Услышав это, Нюра откровенно фыркнула, а Федя молча ухмыльнулся: по их представлениям, «дремучий лес» протяженностью в четыре километра был такой же нелепостью, как двухэтажный небоскреб.
Все согласились с Матильдой и двинулись в путь, запретив Шурику и Семке увязываться за ними: утомятся, начнут отставать и будут задерживать остальных.
Оля шагала рядом с Тараскиным. Леша отнюдь не был равнодушен к прекрасному полу. Начиная с третьего класса и кончая седьмым, он тайно влюблялся по нескольку раз за один учебный год. Будь у него сестра вроде Нюры, ему бы доставалось от нее даже больше, чем Феде. Если бы Тараскин только заметил, что такая красавица, как Оля, пусть даже с изуродованной психикой, обратила на него внимание, он, несомненно, был бы польщен и возможно, что в нем загорелось бы ответное чувство. Но сейчас Тараскин не был способен наблюдать за поведением других. Он слишком был озабочен собственным поведением, слишком был напряжен, боясь, как бы не ляпнуть какой-нибудь глупости, как бы не испортить взятую на себя роль. Миша Огурцов страдал от злости и обиды, видя, что его Не Такая Как Все из кожи лезет, чтобы обратить на себя внимание Тараскина, завести с ним разговор, а самому Тараскину все это было, как говорится, до фени.
— Между прочим, ты в какой школе учился? — спросила его Оля.
Этот невинный вопрос заставил Лешу съежиться и долго медлить с ответом.
«Гм! В какой школе учился! — копошилось у него в голове. — Но я ведь, как они думают, провел какое-то время в колонии. А что там: учатся или не учатся? Похоже, что учатся».
— В разных школах, — ответил он неопределенно.
— В спецшколе или в обыкновенной?
Оля задала этот вопрос просто так, лишь бы что-то спросить, и она имела в виду какую-нибудь математическую школу или школу с усиленным изучением иностранного языка, но Леша воспринял слово «спецшкола» лишь в определенном смысле.
— Везде побывал, — ответил он по-прежнему неопределенно.
— А с каким уклоном? — спросила Оля.
Ну что ей ответить?! Ведь глупо же сказать, что с уголовным уклоном. И Леша нашел, как увернуться от ответа:
— Знаешь… Не люблю я разговоры на такие темы. Давай, может, прекратим?!
— Извини, пожалуйста! — пробормотала Оля. Только тут до нее дошло, что Тараскин имел в виду совсем иную спецшколу, чем она, и ей стало неловко за свою назойливость.
Она помолчала немного и решила повести разговор так, чтобы Тараскин понял, наконец, кто перед ним.
— Тебе за вчерашнее сильно попало?
Леша хмыкнул и пожал плечами:
— Ничуть. Мои к этому давно привыкли.
Оля вздохнула:
— А мои предки никак не могут привыкнуть.
«Вот она и до предков докатилась», — с горечью подумал Миша. Сам он в разговоре с ребятами часто называл родителей предками, учительниц — училками, не пренебрегал и другими жаргонными словечками, но он знал, что Не Такая Как Все никогда к жаргону не прибегает, предпочитает говорить своим языком. Но вот теперь, подлаживаясь к Тараскину, она, как видно, изменила самой себе. «Сейчас еще, может, скажет ему «Ты клёвый чувак» или что-нибудь вроде этого», — с каким-то даже злорадством думал Миша. Но Оля продолжала уже нормальным языком: