Не успели качнуться в лесу льдисто-синие рассветные тени, как мы уже толпились возле крыльца общежития и, поджидая Сергея Петровича, прилаживали к валенкам лыжи. Вот он показался на тропинке, и мы сейчас же окружили его. В темно-зеленом лыжном костюме, в тяжелых, на толстой подошве ботинках, он был очень высоким среди нас и каким-то воинственно-веселым. Перебивая друг друга, мы выкладывали ему наболевшие вопросы и жалобы на Чугунова, который «не выдает нам лыж, не позволяет проводить собрания в красном уголке, всегда кричит «цыц!» и, что особенно обидно, как щенят, треплет за уши». Мы просили Сергея Петровича заступиться за нас и унять «зарвавшегося» коменданта.
Сергей Петрович выслушал нас терпеливо и внимательно. Кто-то из ребят, смекнув, в чем дело, юркнул в общежитие и позвал коменданта. Чугунов вышел на крыльцо. Он на ходу застегивал пиджак и ладонями приглаживал волосы. Ребята примолкли, с тайным интересом ожидая, как Сергей Петрович начнет давать ему нагоняй. Но секретарь парткома, пожав руку Чугунову, заметил:
— Ребятишки жалуются: обижаешь ты их, лыжи не даешь, собрания запрещаешь проводить…
Чугунов упрямо качнул головой и сокрушенно усмехнулся:
— Чудной же народ! — Поморщив лоб, подумал и объяснил: — Один раз дал им лыжи. Дал, значит… Поезжайте, дети, резвитесь, дышите свежим воздухом… А как они резвятся? Лыжи-то выдал новехонькие, а получил обратно щепки — печку в кубовой растоплять. Куда это годится? А насчет собрания и не спрашивайте, Сергей Петрович. — Комендант опять скептически усмехнулся. — На днях выбирали они редактора стенной газеты, так, поверите, думал, стены развалятся: кричали, топали ногами, на стулья лезли, друг друга тетрадками по носу лупили, ну, прямо шабаш, честное слово!
— Точно в монастыре живем, — выступила вперед Лена. — Что ни скажи, вам все громко!
Чугунов топнул на нее ногой:
— Цыц!
Все опять притихли. Улыбка едва заметно скользнула в усах Сергея Петровича, он подтолкнул Чугунова к двери:
— Войдем…
Чугунов пропустил Сергея Петровича в свою комнату, затем вошел сам. Проходя за ними по коридору, мы слышали из полуоткрытой двери обрывки фраз Сергея Петровича и Чугунова.
— Как тебе в голову пришло?.. Драть за уши!.. Ходишь по этажам и страх наводишь.
Комендант стоял перед ним, по-солдатски вытянувшись, грузный, смущенный, виновато мигая глазками, и качал головой, как бы подтверждая все обвинения.
— Они, товарищ Дубровин… Так, значит… люблю я их… как своих детей. Что будет, если они перестанут меня бояться? Я их отлично знаю, этих молодцов… Я для них ничего не жалею. Но и чтоб тихо…
— Чтобы я больше ничего подобного не слышал, Василий Васильевич. Запомни это, пожалуйста. Ишь ты, за уши!..
Когда солнце поднялось над верхушками сосен, Сергей Петрович вышел из дому и встал на лыжи. Мягкой варежкой он расправил усы и оглядел своих спутников.
— Ну, не отставать!
В это время к общежитию подошел Петр Степашин, в чесанках с калошами, в коротком ватном пиджаке с барашковым воротником, в малахае. Руки его были засунуты в нагрудные карманы, щеки розовели. Он издали поклонился Сергею Петровичу и отозвал Фургонова:
— Куда ты собрался?
— В дом отдыха.
Степашин встряхнул вислыми плечами:
— А я хотел с тобой побыть сегодня.
— Мы приедем скоро.
— В другой раз поехал бы… Во Дворец культуры сходим…
Фургонов, присев, старательно затягивал на валенках ремни, хотя они давно были затянуты. Должно быть, он ждал, когда мы уедем.
Лыжники снялись с места, рассыпавшись, замелькали среди деревьев, постепенно выстраиваясь в цепочку. Фургонов остался со Степашиным.
Мы миновали рабочий поселок, с шоссе свернули на санную дорогу, вьющуюся на опушке, докатили до лыжни, запорошенной за ночь снежком, и вступили по ней в лес. Все застыло здесь в глубоком безмолвии. Веера елей не качались, отягощенные пластами снега. Только поскрипывал несмело наст, будто кто-то крался по лесу на цыпочках, чтобы не встревожить тишины, крепко уснувшей на пышных белых подушках.
Я шел почти последним. Выйдя на полянку, остановился. Окруженная со всех сторон пестрой стеной леса, она полого спускалась вниз в причудливых узорах и крапинах заячьих следов. Поляну извилистой цепочкой пересекали лыжники. Передние уже входили в лес, а задние еще тянулись по середине. Кто-то задел палкой за дерево, и с ветвей до самой земли повис серебряный поток тончайшей снежной пыли, и ребята пропадали за ним, как за пологом.
— Ого-го!.. — восторженно крикнул я вдогонку лыжникам.