Далеко внизу обернулась Лена, взмахнула палкой и что-то крикнула в ответ. До меня долетел только слабый отзвук лесного эха. Лена нырнула сквозь пелену снега и пропала в лесу.
— Посмотри, Иван, — шепотом сказал я догнавшему меня Маслову. — Ты только посмотри!..
Но тот, усиленно работая палками, даже не поднял головы.
— Эка невидаль! Двигай, а то не догоним…
Он с неожиданной проворностью обошел меня и стал спускаться под гору. Я оттолкнулся и понесся вслед за ним. В лесу снег был высокий и рыхлый, деревья мешали бежать, и я до самой Волги прошел позади всех.
Здесь лыжная дорожка сползала по берегу наискось. Прямо же был отвесный спуск, и лыжники, выстроившись, с опаской поглядывали с обрыва вниз.
— Кто съедет здесь? — спросил Сергей Петрович и палкой указал на крутизну. Всем хотелось спуститься, но никто не решался первым.
— Я съеду! — вызвался я, подъезжая к берегу.
Ребята оглянулись. Я присел, сделал сильный рывок, оттолкнулся и упал в белую бездну. Я не заметил, как достиг дна. Лыжи врезались в сугроб, и я, как в густую пену, нырнул в снежную мякоть.
Когда я протер глаза и поглядел наверх, весь берег был пестрым от скатывающихся по нему людей. Одни в вихрях пыли неслись, еще держась на лыжах, другие, упав на середине горы, катились кубарем, зарывались в лебяжий кипень так, что только ноги болтались в воздухе. А Иван как грохнулся в начале спуска, так и съехал на животе головой вперед. Лыжи его ускользнули вниз, а палки остались торчать наверху. Волга огласилась смехом, криками, визгом девчат.
Сергей Петрович стоял в сторонке и, смеясь, наблюдал, как мы, словно белые медвежата, барахтались в снегу, выплевывали изо рта жгучие комья снега, хохоча, собирали лыжи, палки, варежки…
Дом отдыха располагался на нижней ступеньке берега, террасой спускающегося к реке. Мы поднялись к нему из-под взвоза, неся лыжи в руках. Старинное здание с теплой зимней тишиной наполнилось топотом, стуком лыж, приставляемых к стене, возней ребят, сбивающих варежками снег с валенок.
Потом мы робко входили в палату, негромко выговаривали: «Здравствуйте, Тимофей Евстигнеевич», — и выстраивались вдоль стены у порога. В комнате стало прохладно от свежести, которую мы принесли, и учитель накинул на плечи клетчатую шаль. Нас было много, и Тимофей Евстигнеевич не знал, куда нас посадить, только растроганно повторял: «Ну-с, ну-с», — и притрагивался к каждому, будто желая убедиться, действительно ли это его ученики.
— Ну-с, нагулялись, устали, наверно?..
Разговаривать нам не дали: сразу позвали к столу. Только после обеда мы смогли рассесться вокруг Тимофея Евстигнеевича, который ловко пристроился на краешке стула, выставив вперед бородку. Мы рассказывали ему новости. Потом он пододвинулся ближе к застекленной двери балкона, протер очки и стал нам читать сказку о смелом юноше Данко и его горящем сердце. Было тихо. За дверью слышались мягко шаркающие шаги отдыхающих.
Когда во время чтения вошел Сергей Петрович и объявил, что сейчас в помещении столовой начнется киносеанс, мне даже не хотелось идти смотреть картину: интересно было слушать сказку о Данко.
А я был большой любитель кино. Впервые я увидел кинокартину еще в деревне, немую. Она называлась «Песнь весны». В ней было показано, как молодой веселый парень из бедняков уходил из села в город учиться на рабфак. На проезд денег у него не было, и он двести километров шагал по шпалам в лаптях, с котомочкой за спиной, лишь иногда сворачивая с пути — пропускал проносившиеся мимо поезда. Было показано, как он учился, а затем вернулся домой, проводил осушение болот, организовывал артель.
Ни одна картина впоследствии не производила на меня такого впечатления, как эта. Она потрясла меня. Ночью я даже плакал. Хотелось немедленно отправиться в путь. Утром я объявил матери, что уеду учиться. В это гремя и приехал к нам Чугунов вербовать учащихся в ФЗУ. Веселый смелый парень, шагающий по шпалам, стоял у меня перед глазами.
С тех пор я не пропускал ни одной картины, которые показывали во Дворце культуры. Я шел туда в любую погоду. Если товарищи оставались дома, шел один. Одному даже лучше: притаишься в уголке и полтора-два часа живешь в другом мире. Стреляли пушки, строчили пулеметы, мчались бронепоезда… С лавиной конницы мне хотелось нестись на лихом коне в атаку. Я кричал и топал ногами, когда наши громили врагов.
Первое время я искренне верил, что на экране действуют подлинные герои — бесстрашные командиры, большевики, сельские активисты. Но героев, как я потом узнал, изображали артисты. Это показалось мне необычайным и удивительным. «Вот это работа! Вот бы сыграть самому какого-нибудь подпольщика, лихого бойца или разведчика!» — подумал я и с опаской оглянулся на товарищей: я боялся, как бы они не прочитали мои тайные мысли, и тогда некуда будет скрыться от насмешек. Но, оставаясь наедине с самим собой в лесу или в комнате, я забывался, воображая себя героем только что виденного фильма…