— Хорошо, Дима! — крикнул полковник, впервые называя меня по имени; удачная атака радостно вдохновила его. — Знаешь, а мы, кажется, действительно сможем пробиться! Первое время тревожило сомнение…
Чертыханов, подойдя, ножом обрезал постромки и отвел повозку от убитой лошади.
Посредине улицы и у домов лежали убитые немецкие солдаты и красноармейцы.
Вражеская часть, атакованная с трех сторон, была разбита, село Лусось захвачено. Третий батальон старшего лейтенанта Сыромятникова, следовавший за первым батальоном, по приказанию Щукина повернул от Лусоси вправо и выбил немцев из деревни Воробьи, открыл дорогу на восток.
Я встретил Щукина возле церкви. Он шел своим неспешным, твердым шагом, держа каску за ремешок, словно нес котелок. Поперек груди висел автомат. Щукин издали помахал мне рукой, — он впервые так широко улыбался.
— Живой? — Щукин крепко сжал мою руку. — Понимаешь, сбился немного, опоздал…
— Ну, ничего, пока идет нормально. Потери большие?
— Потери есть, но небольшие. Ведь мы появились неожиданно все-таки.
Подбежал, распаленно дыша, возбужденный капитан Волтузин, его литые плечи вздрагивали, от большого лба с острыми пролысинами исходила испарина; подхватив меня под руку, он притопнул, поиграл ногами, воскликнул, просияв:
— Мой лейтенант, а мы, оказывается, кое на что еще годимся!
— А вы как думали?
Волтузин искренне засмеялся, чуть запрокинув голову:
— Я так и думал, лейтенант!
— Прикажите, чтобы роты вывели за село, возможен налет авиации.
Подкатил полковник Казаринов. Хвостищев, стоя в повозке, кричал и свистел кнутом над лошадиными спинами. Вместо убитой припрягли другую лошадь, такую же рыжую, из поджарых. Хвостищев осадил коней на полном скаку.
— Из дивизии кто-нибудь есть? — спросил полковник.
— Пока не видно, — ответил я.
Из открытых дверей церкви, из разбитых окон тянуло кислым, винным запахом гниющей картошки; на деревянных, почерневших от ветра и дождей ступенях было насорено зерном. Неторопливо попрыгивали сытые воробьи, лениво клевали зернышки. Они даже не взлетели, когда из-за угла церкви вышли разведчики Гривастов и Кочетовский, целехонькие и довольные, и с ними капитан с черными усами; кончики давно не стриженных усов уныло свисали книзу.
— Не наш, — тихо отметил Чертыханов. — Похоже, из дивизии.
Я бросился к разведчикам.
— Дорогие мои!.. — Я обнял и поцеловал сначала сержанта Гривастова, потом Кочетовского. Они стояли, вытянувшись, несколько смущенные моим порывом; грубый шов на груди, вдоль всей гимнастерки Гривастова уже в нескольких местах разошелся, и в дырки проглядывало тело. — Вы очень помогли всем нам. И себе… И от всех бойцов нашей группы, от всех товарищей ваших спасибо…
— Служим Советскому Союзу! — глухо, голосом, перехваченным волнением, ответили разведчики.
Кочетовский прикрыл свои лихие глаза, дернул четко очерченными, хищными ноздрями. У Гривастова вздулись на скулах и затвердели бугры, он с трудом разжал зубы, промолвил:
— Товарищ лейтенант, посылайте нас на самое трудное… невозможное…
— Пока живы, не подведем, — добавил, Кочетовский. Гривастов поднял на меня большие, в мохнатых ресницах, мрачные и в то же время добрые глаза.
— Только не вспоминайте о прежнем… — И провел большим пальцем по шву на гимнастерке, как бы напоминая мне о первой нашей встрече.
Капитан с нестрижеными унылыми усами, обращаясь к полковнику Казаринову, сказал:
— Полковой комиссар Дубровин просит вас пройти к нему.
— Где он?
— Вон в том перелеске. — Усатый капитан усталым взмахом руки показал вдоль улицы; улица, спустившись под уклон к речушке, взбегала за мостиком на гору, к черневшему на горизонте леску.
Три красноармейца с винтовками наперевес вели через мостик группу пленных фашистских солдат. С горы скакали два всадника.
— Комиссар едет сюда сам, — сказал капитан с черными усами и шагнул от повозки навстречу подъезжавшим.
Обогнав группу пленных, всадники подрысили к подводе полковника Казаринова. Я еще издали увидел Сергея Петровича на темно-серой лошади; он держался прямо и крепко, точно влитый в седло. У меня сладко заныло сердце, когда я близко увидел его лицо, его совсем уже серебряные виски, видные из-под фуражки, русые, негустые, тоже тронутые сединой усы и мягкие, внимательные глаза, окруженные мелкими усталыми морщинами. Изменился он, наш учитель; не то чтобы постарел, а стал строже, суровее.