— А нам как раз недоставало петушка для наших курочек. — Он посмотрел в сторону девчонок и закатился заливистым, икающим смехом.
Я замахнулся на него кулаком. Он присел на корточки, по-черепашьи спрятал маленькую голову в плечи и, оглядываясь на дверь, таинственно предостерег:
— Чш-ш!.. Там — бука!
Паренек то и дело гримасничал. Я не выдержал, засмеялся, потом схватил его за воротник курточки:
— Ты где сидишь? Здесь? Так ищи себе другое место! За этой партой «наша комната» сядет.
— Ого! — негромко воскликнул Никита, покосившись на меня, а Санька предостерегающе дернул за рукав:
— Чего ты?!
— Ишь ты какой выискался! — возмущенно заголосил веснушчатый, с надеждой озираясь назад.
И за его спиной, как по команде, встали два подростка. Один, губастый верзила с кошачьими, диковатыми глазами, — Фургонов. Из коротких рукавов пиджака его почти по локти высовывались не по возрасту большие руки. Второй — белокурый, кудрявый и краснощекий, облизывался, доедая что-то. Они уставились на меня молча и выжидательно, и я понял, что мы противники и что рано или поздно мне придется с ними «схлестнуться». Особенно с первым из них…
— Ты Болотина не трожь, — предупредил меня Фургонов, длинной рукой отводя веснушчатого за свою спину. — Не теми командовать вздумал, не на тех напал.
— Очень мне нужно командовать тобой! — бросил я пренебрежительно. — А с парты пусть убирается: мы вместе живем и вместе сидеть будем. Вот и все!
Я держал себя с уверенностью хозяина, который знает цену каждому, и ребята смотрели на меня недоуменно, с некоторой неприязнью.
— А еще ты ничего не хочешь? — угрожающе спросил Фургонов и подставил мне левое плечо. — Говори сразу — сразу все и получишь…
— Пока ничего, — сказал я тише, боясь, как бы не вышло драки.
— Ладно, Болотин, пересядь! — приказал Никита веснушчатому пареньку и недовольно нахмурился.
— Если класс согласится, пересяду.
Закричали одни девчата:
— Пересаживайся! Уходи, не возражаем!
— Садись со мной, — позвал Фургонов Болотина, сел за последнюю парту и подвинулся, давая ему место.
Никита сказал мне, что Фургонов считает себя взрослым и на ребят смотрит с некоторым презрением; у него есть дружок Петр Степашин, по специальности аппаратчик, и он им очень гордится.
Петра этого я увидел позже. Это был крепкий, ладно сбитый парень с широкими, несколько вислыми плечами и чуть выдвинутой вперед челюстью. Изредка он появлялся в нашем общежитии, обходил комнаты. Привалившись плечом к косяку двери, насмешливо кидал слова через плечо:
«Живете или прозябаете? Учитесь? Ну, ну, учитесь… Наука затемняет разум. — И усмехался, показывая плотный ряд зубов. Щупая мускулы на руках учеников, Степашин осуждал: — Жидки… Ну, куда вы годитесь? Недород-студенты!» — И уходил с Фургоновым гулять…
Звонок рассыпал по коридору торопливую трель, возвещая о начале урока. Наша парта стояла у окна. Я сел и в ожидании учителя стал разглядывать Лену Стогову, сидящую впереди меня. Казалось, плечам ее тяжело было держать толстые пепельные косы: они тянули затылок книзу, отчего взгляд ее был насмешливо-задиристым, вызывающим.
Должно быть, почувствовав, что я смотрю на нее, Лена оглянулась.
— Чего смотришь? — строго спросила она. Уголки губ ее вздрагивали, в ясной глубине глаз купались черные крупные зрачки, в них, как в зеркале с горошинку, я видел свое отражение. — Не смотри!
— Почему?
— Не хочу!
— Тогда сядь назад.
— И назад не хочу. Вот и все! — упрямо повторила она и, вскинув подбородок, горделиво поглядела на меня из-под опущенных ресниц.
Никита ухмыльнулся и толкнул Саньку: гляди, мол, не теряется. А Санька, приоткрыв рот, изумленно глядел на Лену своими красивыми глазами с неправдоподобно длинными загнутыми ресницами.
Не знаю, может быть, именно в эту минуту открыл он для нее свое доверчивое сердце, которое принесло ему впоследствии столько мучений и хлопот!..
В классе появился учитель, тот самый, которого мы видели у проходной в тарантасе. Он пришел в школу первый раз после болезни и никого из нас не знал. Суетливо пробежав от двери к столу, он долго рылся в портфеле, вытаскивая из него и раскладывая перед собой бумаги, карандаши, книги. Покончив с этим, учитель выпрямился. Русая бородка торчала немного вперед, шею сковывал белый и жесткий, точно фарфоровый, воротничок, сквозь очки глядели на нас умные, чуть грустные глаза, увеличенные выпуклыми стеклами. Привстав на носки и выбросив вперед руку, он весело воскликнул:
— Ну-с, здравствуй, племя молодое, незнакомое! — Класс притих и насторожился. — Прежде чем начать образование, давайте познакомимся. Меня зовут так: Тимофей Евстигнеевич Папоротников. Запишите, пожалуйста, чтобы не забыть… А вас? Кто староста?