совесть свою дену?.. Людьми надо быть, людьми,
последняя радость моя...
Шопот слабел, глаза закрывались от горя. Стиснув
зубы, Алмазов прижал ее к себе, в последний раз
спрятал лицо на мягком, теплом, родном плече...
Как уходил потом, не оглядываясь, и у поворота
ослаб, оглянулся и увидел, что она стоит у калитки,— как
завернул за угол и счастье оставил за углом,— как потом
уносил его поезд все дальше, дальше,— нельзя
вспоминать: просто не надо, чтобы такое случалось в жизни.
Спасибо Тосе, что едва приехал — залила на радостях
водкой память; а то неизвестно, что бы сделал тогда,
Может, сел бы в поезд и уехал. Может, пешком ушел
бы... Как уйти, шальная голова? От детских глаз,
которые смотрят на тебя с такой верой: «Папа приехал!»
От Тоси, которая тебя ждала четыре года?.. И куда
уйти? Место занято: сидит там безрукий, ни в чем
перед тобой не виноватый, то же самое солдат, как и ты...
Коростелеву принесли почту: обычная трестовская
корреспонденция — инструкции, формы отчетности.
Выписка из приказа, отмечающая высокие темпы
сеноуборки в совхозе «Ясный берег».
О телке Аспазии, с тех пор как Коростелев отправил
докладную записку, не было ни звука. Видимо,
Данилов удовлетворился той запиской.
Это от кого письмо? А, от Ивана Николаевича
Гречки!
«Незабвенный друг! — писал Гречка. — Как живешь-
можешь? Что поделываешь? Давно хочу тебе написать,
но все не мог собраться за отсутствием времени.
Пришлось пережить этим летом громадную тревогу, видя,
как засуха шаг за шагом подкрадывается к нашим
полям. Не балуют стихии дорогую Родину, на другой же
год по окончании войны поразили нас недородом! Но
в нашей местности, хоть и пришлось покланяться
матушке-земле за каждую горсть зерна, скажу прямо —
знаменитые леса, которые в свое время укрывали
партизан от извергов-фашистов, спасли и посевы наши от
лютой беды, и мы собрали урожай вполне нормальный,
так что и государству дадим хлебушка, и себе останется
для безбедного существования. А теперь расскажу тебе
следующее. Не так давно вызвал меня секретарь обкома
и лично вправлял мне мозги по поводу, как он
выразился, моих партизанских действий в деле приобретения
телок для колхозного стада. Когда я возвращался из
обкома, мне пришла мысль, что, может быть, и тебя
постигли из-за меня неприятности, чем я очень был бы
огорчен и даже опечален, потому что чувствую к тебе
громадную дружбу и скучаю по твоей приятной и
культурной беседе. Пиши же! Привет многоуважаемой
бабусе. Что касается телки Аспазии, то она живет и
здравствует и нормально прибавляет в весе, и надеемся, что
с будущего года начнет служить воспроизведению
отечественной породы. Кланяется тебе моя супруга Алена
Васильевна и детки Петрусь и Галя. Уважающий тебя
И. Гречка».
«Ах, молодцы Иван Николаевич и Алена Васильез-
на! — весело подумал Коростелев.— Сразу тебе — и
Петрусь и Галя... А мозги-таки вправили, голубчик,
невзирая на все твои ордена...»
Он взял перо и начал писать ответ:
«Дорогой Иван Николаевич! Прежде всего,
поздравляю тебя. Хотел бы повидать всю твою семью...»
И задумался: врет Гречка насчет дружеских чувств
или не врет? Разве от одной встречи может зародиться
дружба?
Но ведь вот ему действительно хочется повидать
Гречку и поговорить с ним, и было бы время, он бы
охотно съездил в Белоруссию и посмотрел, как там
живет и действует Гречка. Должно быть, так и начинается
дружба,— и почему бы Гречке не питать к нему, Коро-
стелеву, такого же -интереса и симпатии?..
Подали телеграмму, приказ Данилова: неАмедленно
явиться в трест.
— Нашли время вызывать, — сказал Коростелев. —
Тут уборка началась...
«Неужели будет разговор о той проклятой телке? Не
может быть: после трехмесячного молчания, после
похвалы в приказе... Совещание какое-нибудь».
Вызвал Иконникова и Лукьяныча, велел в
оперативном порядке составить отчет на сегодняшнее число. Стал
записывать — какие кому оставить распоряжения на
время своего отсутствия.
Письмо к Гречке осталось незаконченным.
Здание, в котором помещался трест, было заново
выкрашено серо-сиреневой краской, у двери висела новая
стеклянная доска с золотыми буквами, стекла протерты,
лестница чисто выметена. На всем лежал отпечаток
даниловской опрятности. «Уже навел порядок,— мимолетно
лодумал Коростелев, идя к директорской двери, обитой
черной клеенкой.— Аккуратист».
Данилов встал ему навстречу. На нем был
офицерский китель без погон, такой чистый и свежий, словяо
только вчера выдали Данилову новое обмундирование.
Лицо и голова у Данилова атласно выбриты.
— Садитесь. Как доехали?
Коростелев сел в прохладное клеенчатое кресло.
— Как дела?
— Убираем'зерновые. Кирпича заканчиваем восьмую
сотню тысяч. Вот, захватил полный отчет.
— Отчет вещь полезная,— сказал Данилов,
перелистав бумаги, поданные Коростелевым,— но недостаточно
подробная. Как люди, настроение людей?
— Настроение было тревожное, боялись, что дожди
помешают уборке.
— А сейчас?
— Взбодрились. Коллектив у нас крепкий.
— Это хорошо,— сказал Данилов,— что еы
своевременно управились с сеном. Не управься еы своевременно,
большая беда была бы для совхоза. Трест отметил вас
в приказе, вы получили выписку?
— Да. Выписок получаем много.
— Бумажное руководство?
— А что, Иван Егорыч? За полгода к нам из треста
хоть бы одна душа заглянула.
— Плохо, конечно. Но учтите, что аппарат треста до
сих пор не укомплектован как следует. Министерство
обещает, но пока что никого не видать. А у нас есть
совхозы, где приходится сидеть невылазно, чуть ли не
самому за грабли браться, чтобы навести хоть какой
порядок. В «Долинке» вовсе завалили сеноуборку... Ваш
совхоз, сравнительно с другими, в блестящем состоянии.
«Нет,— подумал Коростелев,— не будет разговора об
Аспазии».
— Но все же никакой ценой, товарищ Коростелев,
не покупается право на преступление.
Коростелев дернулся всем телом, сжал подлокотники
кресла:
— Вон какая формулировка?
— А как иначе велите формулировать, если директор
по своему усмотрению раздает доверенное ему
государственное имущество?
— Как это — раздает? — повысил голос
Коростелев.— Один случай был, и то при чрезвычайных
обстоятельствах.
— Знаю обстоятельства. Три раза прочел вашу
докладную записку вдоль и поперек. Хотел вычитать что-
либо, что оправдало бы ваш поступок перед законом.
— И ничего не вычитали?
— Ничего.
Данилов сидел в кресле, как статуя"; широченные его
плечи были развернуты, как в строю.
— Так-тзки решительно ничего не вычитали?
— Вычитал, что сердце у вас доброе и что человек вы
широкий. Для хозяйственника этого недостаточно.
От раздражения у Коростелева сперло дыхание.
— Потому что вы не фронтовик,— сказал он.— Вы,
говорят, всю войну замполитом проездили в санитар-
ном поезде. А фронт надо глазами повидать, чтобы
понять, почем фунт лиха и что такое тот партизанский
колхоз.
Данилов принял упрек — не дрогнули чугунные плечи;
только покраснел слегка.
— И вы считаете, что без вашей щедрости
партизанский колхоз не выйдет из затруднений? Никто не
печется о колхозе, один товарищ Коростелев, дай ему бог
здоровья...
И Коростелев покраснел,— даже лоб у него стал
тёмнокрасным.