– Андрей! – прикрикнул Симон, и на этот раз его голос был очень сердитым. Для добродушного Симона – слишком сердитым. Поэтому Андрей решил, что пора заткнуться.
Некоторое время они ехали молча. Симон злился – это было понятно по тому, как дергано он вел фургон. Лиза сидела, отвернувшись к окну, и ничего не говорила. Андрей смотрел на ее тонкую шею, напряженные худые плечи – и ему вдруг показалось, что Лиза беззвучно плачет. Тогда ему стало стыдно: не только за свои слова, но и за мысли, в которых он представлял себя инквизитором, допрашивающим Лизу-преступницу. Еще он вспомнил, как она сегодня вышла к этим магам. И пусть все, что она сделала, выглядело очень странно, все равно получается, что Лиза помогла тем людям. Она могла бы отсидеться с Андреем в фургоне и ничего не делать, но она их спасла. И возможно, сделала это потому, что этого хотел Андрей.
– Лиза… – смущенно сказал он, глядя на краешек ее щеки и розовое маленькое ухо с крохотной сережкой-гвоздиком. – Лиза, я… Извини, ладно?
– Ладно, – легко согласилась Лиза и добавила небрежно: – Проехали.
И хмыкнула, потому что получилось двусмысленно – еще один указатель с поворотом на Москву как раз остался позади. Лиза повернулась, улыбнулась Андрею и добавила:
– Успеешь ее еще посмотреть. Как-нибудь в другой раз. Все равно мы сейчас торопимся. Какой смысл смотреть что-то наспех? Только впечатление испортишь.
Ее улыбка была чуть напряженной, но Андрей обрадовался, что Лиза, кажется, на него не злится.
– Проехали – и проехали, – согласился Андрей, старательно улыбаясь в ответ. – Только пожрать охота. Может, остановимся где-нибудь, где есть еда?
– У нас полный холодильник продуктов, – заметила Лиза.
– А чипсы? А мороженое?
– Мороженое есть, а чипсы не еда. Хочешь, картошки пожарю? – предложила она, и Андрей облегченно вздохнул: точно не злится, иначе не предложила бы.
– Спрашиваешь! – с энтузиазмом ответил он. – Жареная картошечка, ням-ням! С лучком, с корочкой… Уже хочу! Прямо сейчас!
– Можно и прямо сейчас, – улыбнулась Лиза. – Я тоже проголодалась. А ты, Симон?
– Пока едем, готовить нельзя, я же говорил, – пробурчал Симон. Его голос был недовольным, но руки лежали на руле расслабленно, и фургон больше не дергался, катил легко и плавно. – Подождите, сейчас отъедем подальше, найдем какое-нибудь место для пикников.
Через некоторое время им попалась очень симпатичная и, что немаловажно, почти пустая стоянка. Большую площадку с деревянными столами и скамейками и парой мангалов с трех сторон окружала светлая березовая роща. Белые стройные стволы, тонкие ветви, усыпанные крохотными молодыми листочками и похожие на кружево на фоне синего неба.
– Красота! – сказала Лиза, улегшись на скамейку лицом к небу. – Облака, листочки. Гляньте, как хорошо. Я бы так тут и осталась навсегда.
– На лавке? – уточнил Симон, присаживаясь рядом.
– Желательно на чем-нибудь помягче, – согласилась Лиза.
Симон стянул куртку и осторожно подложил Лизе под голову.
– Вот, – одобрила она, – так сойдет. А может, ну его, этот Софиенград? Свернем сейчас на какую-нибудь проселочную дорогу, доедем до любой симпатичной деревни, какая глянется, – и останемся там до зимы. Летом в деревне хорошо… Речка, рыбалка, печеная картошка, парное молоко…
– А что, мне нравится! – одобрил Андрей. Он улегся на соседнюю лавку, копируя Лизу. Лежать было жестковато, зато солнце грело щеку и над головой неспешно плыли облака, в которых можно было разглядывать разные картины. Море, оставшееся далеко позади, Акулий пляж, Борю, который, наверное, сейчас опять сидит на камнях вместе с Грозой… Вот бы уломать Симона вернуться… Но Андрей сам знал, что нельзя: Симон что-то объяснял насчет документов – мол, дядя Филипп, когда передавал им все документы, велел больше года на одном месте не задерживаться. Мол, после года надо вставать уже на постоянную регистрацию, а это совсем другие проверки. И лучше переезжать подальше от прежнего места, чтобы лишних вопросов не возникало.
Поэтому теперь неизвестно, когда они вернутся на море…
Но деревня летом – тоже хорошо. Речка, рыбалка, костры по вечерам… Мясо, жаренное на углях, с горьковатым запахом дыма; обжигающая язык, невероятно вкусная, рассыпчатая печеная картошка с горелой корочкой… Душистый травяной чай, давно забытый вкус – только мама умела такой заваривать. Пламя танцует на мерцающих углях, алые искры летят в черное небо. Папа играет на гитаре, и музыка тоже летит в небо, во тьму, тает вместе с алыми искрами. И это так красиво, что мурашки бегут по спине. А мама как-то чувствует его дрожь, обнимает Андрея за плечи, спрашивает нежно: «Ты совсем замерз, Птенчик?» Симон насмешливо и ревниво хмыкает: он уже воображает себя взрослым и поэтому бывает очень противным, издеваясь и над тем, что мама называет Андрея детским прозвищем Птенчик, и вообще над всеми этими телячьими нежностями. Но мама тихо смеется и обнимает Симона другой рукой. И говорит всем троим: «Пойдемте домой, мальчики. Уже слишком поздно». «Ну мам», – жалобно ноет Симон, забыв, что он уже взрослый. Андрей только жалобно вздыхает – он тоже сидел бы тут до утра, хотя глаза уже слипаются. «Все, – строго говорит мама, и всем понятно по ее голосу, что спорить бесполезно. – Завтра будет новый день. Еще лучше…»