Софье невыносимо было батюшку отпускать, одной оставаться. Однако столько муки было в его голосе, что хоть и против собственной воли, но позволила она ему снова умереть и сама не поняла, как сумела это сделать.
А ее серебряная сестра, которую царевна уж и не чаяла увидеть, слетела ей на ладонь, трепеща хрупкими крылышками.
А поутру, когда главы родов, бояре и вороны толпились над телом батюшки, вышла к ним Софья. Бледная, с кругами под глазами от бессонных ночей. Простоволосая, в черном сарафане и с золотым венцом на голове. Все замолчали ошеломленно. Первым опомнился Полозов. Пробормотал, заискивающе обращаясь к остальным:
– Не гневайтесь, уважаемые. Видите, помутилась умом моя племянница от горя и скорби. Не ведает, что творит, – и с притворной медовой лаской обратился к Софье: – Иди, Сонюшка, к себе, невместно тебе тут, – добавив вроде шепотом, но чтоб другие слышали: – И венец-то сними, не про тебя сие.
А Софья подняла на него глаза и так глянула, что даже змея Полозова пробрало – и попятился он.
– Невместно, – звонким голосом сказала она, – сперва государя нашего, моего батюшку, ядом травить, а после над его неостывшим телом власть делить.
И, протянув вверх тонкую руку, выпустила с нее серебряную бабочку. Та покружилась над изумленными лицами да и метнулась к мертвому царю.
Софья сказала со вздохом:
– Прости, батюшка, но так надо. Последний раз тебя потревожу.
Бабочка опустилась царю на плечо, и от взмахов ее узорных крыльев свет расходился волнами, ложился на вышитый бархат нарядного кафтана, на неподвижное лицо мертвого царя. И тут лицо дрогнуло, исказилось мукой, отворились веки, и царь вдруг рывком приподнялся, оглядел присутствующих и молвил громко и отчетливо:
– Отравили меня, истинно так. Виновников я Софьюшке указал. Ей же венец свой передаю. Слушайтесь ее так же, как меня.
Повел головой, заново оглядывая всех, и опять рухнул на подушки.
После многие рассказывали, что именно ему в глаза мертвый царь заглянул и взгляд тот будто до самого донышка всю душу видел и понимал.
Придворный медик, из Полозовых, тотчас кинулся к государю и через несколько мгновений растерянно заявил:
– Мертв. Определенно.
А после добавил тихо:
– Как и три часа назад, когда я смерть подтверждал…
Но услышали все и тут же загомонили, ругая Полозовых, которые даже медика и то своего в царский терем протащили, а тот, мол, бездарь, даже живого царя от мертвого отличить не может. Куда уж про его лекарские способности говорить! Неудивительно, что государь во цвете лет преставился, с такими-то врачевателями.
Говорили и про то, что смерть государя удостоверяли и сам Никон, и его подручный, тоже из воронов, да и из остальных только ленивый царя за холодную руку не подержал, недоверчиво прислушиваясь, живой али нет.
Медик побагровел и вяло и растерянно отбрехивался, а старший Полозов, бросив одновременно недоуменный и острый взгляд на Софью, бочком двинулся к двери. Опытные змеи умели чуять, когда надо вовремя ускользнуть.
– Не торопись, дядюшка, – ласково сказала царевна, хватая того за рукав роскошного кафтана. – Не договорили ишо. Про отравителей-то.
Полозов побледнел.
И только тут все замолкли и обратили наконец внимание на царевну и на сияющую бабочку на ее плече.
– У царевны Софьи, – сказал кто-то самый сообразительный, – появилась серебряная сестра. Виват нашей новой государыне!
Так началось царствование царицы Софьи.
Приходилось ей, прямо сказать, тяжело, особенно по первости. От сестер никакой поддержки не было, наоборот, нужно было следить, как бы с ними чего не вышло. А сами они, привыкнув сторониться прежде нелюдимой сестры, и теперь к близости с ней не стремились. Друзей и даже приятелей за время своей уединенной жизни царевна не нажила. Единственный близкий человек, старший брат Ванечка, лежал теперь ни жив ни мертв в своих палатах. Полозов-младший, тот самый царский медик, находился при нем неотлучно, и только благодаря его неусыпной заботе Ваня был покуда жив. Софья пригрозила: мол, если с царевичем что случится, она с Полозова сперва его змеиную шкуру спустит – себе на сапожки, потом башку отрежет, а после поставит ее в своем кабинете и будет оживлять по мере надобности, когда ей захочется о медицине али о смысле бытия поговорить. Будет эта говорящая башка у нее заместо черепа у принца Гамлета из модной аглицкой пиесы. Это в какой стране у принцев такие обычаи? А, так Софья принесет Полозову сию пиесу почитать, ей не жалко. Пусть просвещается и готовится. Полозов судорожно сглатывал, нервно щупал шею – верно, проверяя, на месте ли она пока, и спешно бежал готовить очередной укрепляющий отвар для Ванечки. Все-таки из змеев получались лучшие медики, что бы ни говорили. Недаром у греческого бога врачевания Асклепия именно змей серебряным братом был. Отравители, впрочем, тоже из них лучшие выходили, что понятно: меж ядом и лекарством разница только в дозировке. Это еще матушка, бывало, говорила, а уж она в змеиных делах разбиралась. Полозов-старший, впрочем, из обвинений в отравлении царя умудрился вывернуться, выскользнул по своей змеиной манере, даже клочка шкуры не оставил. Доказательств у Софьи не было, и ничего сделать она с ним не могла. Впрочем, может, оно и к лучшему, уж больно история получалась некрасивая: брат покойной царицы на государя злоумышлял. Тень эдакого злодейства могла и на Софью пасть. А ей сейчас такое было ни к чему – и без того положение было шаткое: былинку кинь на другую чашу весов, в пользу недоброжелателей новой царицы, – и все равновесие закачается.