— Я думаю, о халиф, что тебе лучше не стоять на открытом месте, — твердо сказал Яхья голосом из тех времен, когда он еще учил Аммара счету и уставному почерку.
По крышам рванулся ветер, и в Львиный двор слетели две черепицы. Их разбрызнуло на мраморе пола, на плитах остались рыжие сколы. Командующий Правой гвардией Хасан ибн Ахмад поднял голову и прислушался к ветру:
— Я никогда не слышал, чтобы так выло и свистело.
— Это потому, что воет и свистит не ветер. С моря летят Всадники — дети Тумана вышли на охоту, — ответил астроном и опустил занавесь над входом в комнаты. — Сдается мне, что нашего гостя дожидаемся не мы одни.
Аммар поежился. Сумеречники боялись Атфаль-аль-Дабаб, детей Тумана, как огня, предпочитая даже не именовать эту напасть и обходиться невразумительными знаками и кивками в северо-восточную сторону. Туда, где за холодными морями из тумана то выступали, то снова прятались населенные этими неназываемыми тварями Острова. Но Всевышний хранил земли ашшаритов, и заморские демоны не беспокоили ни верующих, ни их дома: Всадники обыкновенно скакали и исчезали с верховым ветром — тот сносил их в пустоши и неудобия, к неторным тропам и заброшенным полям, подальше от человеческого жилья и призывов муаззинов.
Во дворе забрасывало листьями фонтан. Следующая черепица угодила прямо в голову каменного льва, поддерживавшего чашу.
В Масджид-Ширвани, единственное пока во дворце место молитвы (новое строили на месте Башни Заиры), вела лестница из четырех высоченных, не по росту человеку, ступеней. Лестница поднималась между двух высоких каменных стен: вход в масджид располагался ниже уровня Двора Звездочета, и идущему к ее бронзовым дверям приходилось словно бы углубляться в тоннель из тесаного камня. В проходе могли разъехаться два всадника, но сейчас между булыжниками кипела дождевая вода, скользили листья из разоренных ветром садов и казалось, что стены сдвинулись и между ними стемнело. Каменный коридор вел во Двор Старой Ивы — дерево полоскало ветки в прудике, ветер трепал узкие листочки. Древняя масджид, соединяющая своим телом оба двора, — суровая, серая, аскетичная, как шатер Али в пустыне — оставалась равнодушной ко всем пристройкам и архитектурным новшествам. Зодчие устраивали фонтаны и насыпали верхние площадки двора вокруг нее, не решаясь тронуть древний дом молитвы, по преданию, построенный на этом месте самим Али. Масджид ушла в землю, стала еще приземистей и суровей, но, как древняя старуха на почетном месте в хариме, с презрением наблюдала за ухищрениями изнеженных потомков: резьба, фонтаны, пруды, павильоны и кипарисы — в ее вечности вокруг лежала каменистая пустошь, и только звезды ночи глядели на огонь факелов, тени верных и их верблюдов.
Черно-фиолетовое небо лежало прямо на низком тяжелом куполе, с остроконечной арки портала потоком лилась вода. Серый камень стен, старый камень здания лиловели в мрачных отсветах неба, струи и разбивающиеся о карнизы капли дождя стерли для человеческого глаза резьбу над входом. В сгущающейся гулкой тьме ливня камни под ногами казались черными, а большой вход уходил во вспухшее небо отвесной стеной сизого камня, с которой на ступени хлестала вода.
Оба мага ожидали Аммара внутри: два золотистых профиля над золотой парчой раскинувшихся по полу мантий — между ними на Камне лежал свиток Договора. Деревянные ручки держали его развернутым. Рядом виднелась рукоять большой государственной печати — и красный шелковый шнур, который должен был скрепить сургучный оттиск под договором и клятвой.
Любопытно, какое впечатление произвел на аураннца с лаонцем рассказ Ахмада ибн Махсуда. Этот воин из числа сопровождавших нерегиля влетел в город с первыми каплями дождя на улицах. Те, кто наблюдал произошедшее со стен, те, кто слышал рассказ увидевших, и те, кто вообще ничего не видел и не слышал, но решил, что наступил конец света, бежали за его конем до самых ворот Баб-аз-Захаба, дворца халифов. На извилистых улицах, давших название столице, до сих пор метались крики — "Малак!" Ангел.
Ахмад рассказал, как на дороге, ведущей к городским воротам, из-за пыльных смерчей вдруг вынырнули Всадники охоты — они коснулись земли Аш-Шарийа, невиданное дело. Дорога к воротам шла через поля, мимо усадеб — повсюду метались, кричали и хватали ревущих детей и бегущую скотину люди. "Мой повелитель, нерегиль осадил коня и потребовал оружие. А твари налетали как ветер, кругом орали феллахи — что нам было делать? Муавия ибн Саббайх дал ему меч. А самийа развернулся к демонам лицом, поднялся на стременах и вынул меч из ножен…" Дальше Ахмад увидел вспышку нездешнего света. "Все изогнулось, как внутри горлышка стеклянного сосуда, и мы слышали лишь его голос — он кричал на своем языке, но я зажал уши". Впрочем, Ахмад не выпал из седла вставшей свечкой лошади — и потому был отряжен гонцом во дворец. Горлышко стеклянного сосуда, надо же. Те, кто стоял на стенах, божились, что видели, как один из всадников осадил коня и развернулся навстречу Охотникам. Ветер сорвал ткань накидки с его головы, и стало видно, что лицо светится, — вот тут они безбожно врали, эти зеваки. А потом все как у Ахмада — меч, выкрики, — только люди на стенах видели, как за спиной у всадника раскрылся свет — как два крыла, и клинок саифа вспыхнул тем же саднящим блеском. "Малак!" Ангел. "Он ничего не может", главно дело… Мудрецы, называется.
Сейчас премудрый Яхья решал сложнейшую задачу, многажды превосходившую трудностью уравнения и формулы аль-джабр. Как провести этого ангела незамеченным во дворец, — в то время как перед воротами дворца орет и призывает все девяносто девять имен Праведнейшего огромная толпа, через город, в котором каждый второй, не исключая паралитиков и увечных, уже выбежал на улицу и кричит, что видел наяву посланников Судии. Замотать расхлопавшемуся крыльями самийа обратно голову — дело нехитрое, впрочем, воины отряда наверняка затерялись в переулках рабата и войдут в Баб-аз-Захаб через калитку под стеной Алой башни.
— Господин?
К Аммару обратился лаонец. Как его звали? Морврин? Морврин-ап-Сеанах, из клана Гви Дор. Впрочем, ему наши имена также нелегко запоминать.
— Мы не думаем, что нерегиль легко даст свое согласие на Договор.
— Яхья ибн Саид сказал мне, что он, похоже, смирился — после того, как второй раз попытался наложить на себя руки и не преуспел, — пожал плечами Аммар. — Да и в пути по Аш-Шарийа он уже особо не упирался…
— Мы не думаем, что он согласится без сопротивления, — отозвался, как парный колокольчик, Илва-Хима.
Стены и ведущие из Двора Звездочета выходы маги уже опечатали своими колдовскими бумажками, сплошь изрисованными хвостатыми буквами и жутковато глядящими изображениями широко открытого глаза. Теперь, войдя во двор перед масджид, нерегиль не сможет его покинуть — даже если захочет. Вернее, сможет, но лишь подписав клятву. Или… Вот об «или» Аммару совсем не хотелось думать.
Сейчас Дворе Звездочета не осталось ни души — Яхья потребовал выставить оттуда всех его обитателей: картографов, писцов, своих домочадцев — всех до последнего раба. Даже страже было велено стоять под аркой нижнего двора и на стенах — но ни в коем случае не спускаться на сам двор, ни под каким предлогом не подходить к его, астронома, дому с куполом обсерватории, и уж тем более держаться подальше от Масджид-Ширвани. Не спускаться, не подходить, не ступать на камни — что бы они ни услышали и ни увидели.
Аммар начал понимать, что его наставник тоже не слишком доверился понурому виду самийа и явно не исключал возможность поединка.
— Если он откажется подписывать добром…
— Я думаю, что он откажется, — покачал головой лаонец и положил ладони на Камень.
При этом маг продолжал смотреть на своего… товарища?… говорили, что эти двое друг друга не убили лишь по чистой случайности, — и не поворачивал головы, так что Аммар продолжал наблюдать два профиля на золотой монете. Среди голых серых стен масджид два самийа казались полуденным видением в пустыне — золото на рукавах, золото льется вниз и растекается по плитам пола. На стенах горели плошки светильников — окна потухли с началом ливня и их длинные высокие щели затянуло серой пеленой неурочной непогоды. Снаружи шипел, бурлил и стучал дождь.