– Мы забыли о девушке в лодке! – воскликнул сын наместника Саракусты. И сказал так:
Похоже, многие, очень многие предвкушали, что сегодняшний вечер завершится не только поэтическим поединком. Аммар, не сдержав улыбки, воскликнул:
– Еще один бейт, о воин, и я включу тебя в число моих надимов!
Тот, расхохотавшись, поднял чашу, приветствуя своего повелителя.
– Жалую тебе коня и золотые поводья!
Аммар веселился от души. Обернувшись в поисках раба с кувшином – чаша опустела, – халиф вдруг оказался лицом к лицу с Тариком.
– Тьфу на тебя, – в сердцах прошипел Аммар.
Самийа, как истинная кошка, подкрался незаметно. Теперь он сидел за спиной Аммара и, как ни в чем не бывало, оглядывал сад хищными холодными глазами. На нем был парадный, придворного белого цвета, кафтан. На поясе висел меч. В ответ на Аммарово шипение Тарик рассмеялся и сообщил:
– Прости, я опасался, что не найдусь с нужными рифмами, если придется импровизировать. Вот и засиделся над стихами, которые надеялся выдать за экспромт…
Нерегиль едва сдерживал глумливую усмешку, изо всех сил пытаясь сохранить выражение покаянной серьезности на узкой бледной морде.
– И что получилось? – без особого восторга поинтересовался Аммар.
Тарик нахмурился и продекламировал:
Тут нерегиль не выдержал и расхохотался. Аммар понял, что вот-вот расхохочется сам, – так смешно у Тарика вышло передразнить льстивую манеру придворных стихоплетов. Сдерживаясь из последних сил, халиф спросил:
– А где финал?
Нерегиль, вытирая рукавом выступившие на глазах слезы, выдавил сквозь смех:
– Вот в этом-то и беда – нет финала… Это, наверное, потому, что стихи идут… не от сердца…
Аммар плюнул на приличия и заржал.
Тарик, отсмеявшись, заявил:
– Поэтому я и опоздал. Поможешь с последним бейтом?
Халиф прыснул и ответил:
– Да отвратит меня Всевышний от такого нечестивого деяния! Луна не видела стихов отвратительнее – уж лучше не позорься в маджлисе. Скажи честно, что Всевышний отказал тебе в поэтическом даре, и пропусти свою очередь!
Повернувшись обратно к собранию, Аммар понял, что в саду все стихло, и на них с нерегилем устремлены взгляды всех присутствующих.
– Сядь напротив меня, о Тарик, – приказал тогда Аммар. И махнул невольникам: – Принесите ему подушку.
Когда самийа сел на указанное ему место, халиф приказал поднести хрустальную золоченую чашу и наполнить ее вином. И громко сказал:
– Прими этот кубок из моих рук, о Тарик! Воистину ты заслужил мое расположение! Жалую тебя чашей вина, драгоценным поясом и четырьмя чистокровными конями под седлом и в золотой узде, рабами, чтобы за ними присматривать, а также двенадцатью невольницами и двенадцатью невольниками в шелковой одежде и с жемчужной серьгой в ухе!
Тарик отдал земной поклон, принял чашу у него из рук, поднял ее высоко над головой и провозгласил:
– Живи десять тысяч лет, о мой повелитель!
И пригубил вино.
Наблюдая за тем, как нерегиль ставит чашу на ковер перед собой и снова земно кланяется, Аммар услышал у себя в голове: «Чтоб тебе провалиться со своими подарками! Я в аду видал твоих коней, рабов, и в особенности – забери тебя шайтан, Аммар, – невольниц!»
– Вода, мука, лепешки, – негромко предупредил халиф, удовлетворенно созерцая склоненный затылок нерегиля, – повинуясь требованиям дворцового церемониала, тот застыл с почтительно прижатым к ковру лбом.
Наконец повелитель верующих сделал знак смотрителю двора. Тот коснулся правой ладони Тарика жезлом черного дерева, разрешая самийа поднять голову. Нерегиль распрямился, подарив халифа злющим взглядом.
Потом Аммар громко, чтобы все услышали, приказал:
– Пусть каждый из присутствующих поднимет чашу в честь Тарика, заслужившего сегодня мою милость!
В саду, среди огоньков ламп и отблесков света, зазвучали одобрительные возгласы и здравицы.
Звук удара и звон раскатившейся посуды заставили всех обернуться туда, где на почетных местах, у самого края сверкающего отражениями блюда сидели Бени Умейя.