Он замер, отдаваясь этому ночному покою, который постепенно захватывал его, даря то, чего он смутно жаждал весь день; он мог теперь не думать ни о чем, отдохнуть от усталости, освободиться от любых планов, плавать в этом завороженном свете, словно барка в уснувшей воде.
Потом что-то начало мало-помалу проясняться в его сознании, и окружающее приняло знакомые очертания, серое жнивье заняло свое обычное место на краю плато, пейзаж обрел неуловимую глубину. И по мере того, как он узнавал местность, он вспоминал и пройденный путь, который неосознанно привел его к Большой Земле. «Свершилось — я пришел, что же теперь делать?» Но разве имело хоть какой-то смысл делать что бы то ни было? Он продвинулся на несколько шагов и почувствовал, как трещит под ногами жнивье; голова его была опустошена, словно выпотрошенный кокон. Он ощущал раскаленную докрасна боль, которая билась где-то в глубине его существа, но где именно, он не в состоянии был определить. Интересовало его еще только одно: этот шум, похожий на жужжание высоковольтной линии, который давно наполнял ему уши.
Детская мысль взбрела ему на ум: сесть верхом на лошадь, подняться на самую вершину горы и обозреть оттуда всю ширь земли. Он оглянулся. Лошади не было. Его охватил тоскливый страх, однако он быстро, с мальчишеской беззаботностью, отогнал его. «Мама, — подумал он, — что мне за это будет?» Он продолжал идти серединой поля; кузнечики смолкали при его приближении: в ушах у него продолжались непрестанные электрические разряды. На краю жнивья, справа, вырисовывался черный овальный вход в туманно-серое каменное строение. Как все было просто. (Почему не понял он этого раньше?) Подумать только, что понадобилось прожить полвека, чтобы прийти к этому — или, точнее сказать, вернуться к этому!
Им овладела страшная слабость до тошноты; от усталости ноги у него совсем отнялись, казалось, он передвигался без их помощи. «Животное вышло из строя», — подумал он с таким ощущением, будто его изнуренное тело уже не принадлежит ему, и единственное, что еще уцелело в нем, было стремление дойти до нагромождения камней, а уж там рухнуть. Достигнув цели, он прислонился к стене, поджал ноги и, почувствовав, что сидит на земле, испытал невыразимое наслаждение. «Совсем даже недурно», — произнес он вслух, однако с несколько встревоженным горловым смешком. «И все же какая странная история!» Смутное ощущение вины, вроде как у прогулявшего школьника, несколько омрачило его душевный покой, но простым пожатием плеч он сбросил с себя все эти бесполезные угрызения, словно космонавт, избавляющийся от земного притяжения.
Подобная почти недвижному морю, припудренная голубоватой пыльцой, мерно дышала ночь; ее теплое дыхание, насыщенное запахами земли, пропитанное ароматами растений, ласково, по-матерински овевало ему лицо. В стороне от луны мерцали звезды; постепенно они зажигались повсюду, словно огни ночного города.
Перед его глазами обширная поверхность жнивья поднималась вверх, вызывая неотвязное представление об уходе, об отрыве от земли и скольжении туда, в бесконечность, к этому необъятному, сиявшему поверх всех веков мирозданью. Дожидаться здесь, но чего? Возможно, ухода за пределы этого длинного доисторического хребта, созданного словно бы для приема и отправки, застывшего в настороженной неподвижности набережной, сходней, трамплина.
Неумолчный свист у него в ушах постепенно стихал; с тех пор, как он уселся, ему казалось, что и мысли его прояснились, улеглись, и он избавился от непонятной, давящей тяжести. Сейчас она едва ощущалась, уступив место приятной беспечности. Всплывали воспоминания о недавнем, но тут же рассеивались, хоть он и пытался удержать их, лепестки, уносимые ветром. Как раньше Жозеф, стерлись из его памяти и другие люди; он не мог представить себе их лиц. Все пережитое за последние годы, вплоть до сегодняшнего дня, казалось ему далеким, расплывчатым, невероятно неустойчивым. Какая дорога пройдена!