4
Он нанялся в Марвежоле к приятелю своего тестя — у того сына призвали в армию, и некому было помочь снять урожай груш. За вычетом еды и ночлега он получал пятьсот франков в день; в течение трех недель, пока длился сбор, это были золотые россыпи Перу. Сверхурочная работа позволила округлить сумму, и он принес домой ровно одиннадцать тысяч пятьсот франков плюс «начинка для пушки»: для себя он потратился лишь на табак да на порох. Это заставит Чернуху на время прикусить язычок. Да и урожай, несмотря на засуху, может статься, будет не такой плохой, как предполагали, если только не налетят грозы и не поляжет рожь перед самой жатвой. А когда закончится вспашка и сев озимых, придет пора, словно бы мелом отмеченная в его мозгу, пора рубки и заготовки леса; тридцать гектаров буковых лесов да с десяток общинных хвойных помогут ему отложить кое-что в железную коробочку и обеспечат их топливом на всю зиму.
В его радужной программе было лишь одно темное пятно: период больших снегопадов, загонявших его на лесопильню. Ведь жить как-то надо. Но не есть же чужой хлеб из милости… Он сплюнул в сторону Мазель-де-Мор. Яйца, овощи, молочные продукты… Как-нибудь и сам выкарабкаюсь.
— Это ты…
Она вышла к нему навстречу и трижды подставила ему щеку для поцелуя: за три недели, что он не видел ее, она изменилась, потолстела, черты ее лица расплылись, в глазах появился какой-то хитрый звериный огонек.
Он бросил деньги на стол (себе оставив всего один тысячефранковый билет).
— Вот видишь! — торжествовал он. — Ты волновалась понапрасну.
Поджав губы, она со вздохом спрятала деньги в железную коробочку. Он спросил, как обстоят дела там, на чердаке, с его матерью, вернее с тем, во что она превратилась.
— Она почти перестала есть, — сказала Мари, — и совсем взбесилась. Каждый раз, как я отношу ей затируху, пытается меня укусить! Но что вспоминать, теперь ты дома и сам будешь кормить ее; я не переношу этой вони…
Они молча поужинали салатом из помидоров, разумеется, из Мазель-де-Мор, куда она ходила в его отсутствие по три раза в неделю, чтобы чем-то занять время. Он пытался вызвать ее на разговор, желая удостовериться, что взял верх, но их снова разделяло молчание, нарушаемое лишь стрекотом насекомых и, несмотря на затененную прохладу кухни, сухое, точно трут, готовое в любую секунду воспламениться от малейшей искры; снаружи, где горное плато обратилось в огромную раскаленную жаровню, было так же, как и в доме, где за занавеской от мух что-то как бы кипело в масле и, перекрывая все звуки, угрожающе гулко тикали часы с маятником.
Когда он захотел налить себе воды, ему лишь со второго раза удалось приподнять кувшин.
Он был как громом поражен, увидев, что вместо воды стакан наполняется песком.
Мари глядела на него, побелев, как мел.
— Это еще что? — проворчал он сквозь зубы, не запнувшись ни на одном слоге. От волнения он переставал заикаться.
Злоба, скопившись, словно наэлектризовала комнату. Они оба медленно и одновременно встали из-за стола. Со звоном упала на пол вилка, казалось, все сейчас посыплется следом за ней.
— Это твой источник, Рейлан.
У него заходили желваки на скулах, вздулись жилы на висках и на шее, он широко разевал рот, чтобы дать выход душившей его ярости и разочарованию. Бесцветным, неестественно ровным голосом она приказала:
— Молчи. Сядь и выслушай меня. Потом делай, что хочешь!
Тут ее голос все-таки дрогнул. Именно это проявление слабости, а отнюдь не наигранное бесстрастие, утишило его ярость; он понял, каких усилий стоит ей сохранить спокойствие и не расплакаться у него на глазах. Ибо он отдавал себе отчет, что в такие минуты она перед ним робеет. Но зачем тогда понапрасну злить его? Чего ей еще не хватает?
— Уже неделя, как источник иссяк. Один песок — вот что я там нахожу.
— А водоем? — сказал он упавшим голосом.
— Вода, которая натекла в твой водоем, протухла; наверно, надо было хоть бы раз наполнить его и спустить. Вот уже неделя, как я хожу по вечерам в Сен-Жюльен с бутылью на тачке. Мне пришлось отвести в Мазель-де-Мор моих овец и твоего коня.
Насекомые смолкли, и в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем старинных часов, которое болезненно отдавалось в сердцах супругов, усиливая напряжение; желая разрядить обстановку, Мари испустила какое-то кудахтанье.
— Вот, бедный мой Рейлан, какой подарок приготовила я к твоему возвращению.
Ошеломленный, обескураженный, он сидел некоторое время, не говоря ни слова. Потом встал и направился к двери, машинально прихватив по дороге ружье.