…Держа под руку, Пузырев провел Фомичева в светлую комнату, в центре которой стоял продолговатый полированный стол с двумя рядами мягких стульев возле него, и сказал:
– Это конференц-зал. Здесь и проведем мы с тобой пресс-конференцию. Спиртное пить будешь? В запасе у меня есть все, что твоя душа пожелает.
Фомичев отрицательно повел головой:
– Как пел популярный мой тезка: «Нет, ребяты-демократы, только чай».
– А мой приятель, тоже популярный картежник-одессит, царство ему небесное, говорил другое: «Здоровым можешь ты не быть, но за здоровье пить обязан». – Пузырев хитро подмигнул. – И еще один толковый афоризм по поводу пития у него имелся: «Если нос чешется, а выпить не на что, стремительно падает доверие к народным приметам».
Фомичев засмеялся:
– Народные приметы в наше время плохо сбываются.
– Да, теперь в России то дожди без просвета, то засуха без дотаций. Значит, чай… Может, лучше – кофе с коньяком?
– Нет, Денисович, только чай.
– Крепко Анатолий Викторович Таран держит оперов в ежовых рукавицах?
– Мы без «рукавиц» его слушаемся.
– Правильно делаете. Тарана я уважаю. Он работает по правилам, как и надо работать в правовом государстве, а не в банде, живущей по понятиям.
– Жаль, что бандиты не соблюдают никаких правил.
– Традиция у них такая. Хотя времена меняются. Сейчас в преступном мире спрос на интеллектуалов стал больше, чем на громил. Но мы, кажется, рано открыли дискуссию, – Пузырев показал на стул. – Садись, мой дорогой гость, к столу. Оглядись. Я тем временем отлучусь в пищеблок… пардон, в местах моей молодости так именовалась кухня. Через десяток минут будет отличная заварка вьетнамского чая. Он, к слову сказать, улучшает работу сердца.
«Конференц-зал» был обставлен довольно просто. Кроме стола со стульями, здесь стояли мягкий диванчик, японский телевизор с большим плоским экраном, музыкальные стереоколонки «Сони» и два кресла. Между кресел – невысокий журнальный столик, на крышке которого был изображен инкрустированный двуглавый орел и вокруг него – надпись старославянской вязью: «Звуки и формы исчезают. Нетленна лишь слава мастеров России». Паркетный пол сиял навощенным блеском. Под лепным потолком – хрустальная чешская люстра. В переднем углу – старинная икона Божьей матери с младенцем на руках. На одной из оклеенных дорогими импортными обоями стен – два масляных портрета в золоченых рамах. Волевое лицо примерно тридцатилетнего мужчины отдаленно напоминало Аскольда Денисовича. Прическа молодой красивой женщины была уложена по моде тридцатых годов прошлого века.
Пузырев вернулся из кухни с подносом. Переставляя на стол литровый фарфоровый чайник, из носика которого шел пар, две чашки с серебряными ложечками и сахарницу, спросил Фомичева:
– Как находишь мое гнездышко?
– Прекрасное, – ответил Фомичев. – Но, наверное, скучновато жить одному?
– Я не одинок. У меня доблестная бригада обслуги во главе с комендантом – майором КГБ в отставке.
– А супругой так и не обзавелись?
– Сваталась ко мне дама, проигравшая битву с возрастом. Пришлось отказать. Побоялся, что превратит мое гнездо в песочницу. Женщина после сорока годится только на запчасти. Это Диоген сказал.
Фомичев улыбнулся:
– При вашем достатке, Аскольд Денисович, можно без проблем сосватать молодку в минимальной юбке и с максимальным бюстом.
– Эх, Володя, зимой лета не бывает, – со вздохом проговорил Пузырев. – Молодую жену, конечно, можно купить, но с «техобслуживанием» возникнут проблемы. В моем возрасте уже наступила, как говорят веселые французы, «лямур пердю», в смысле – прошла любовь. И теперь я полагаю, что Шекспир был прав, когда однажды написал: «Жизнь – это повесть, которую пересказал дурак: в ней много слов и страсти, нет лишь смысла».
– Вы очень преувеличиваете.
– Нет, дорогой мой… – Пузырев наполнил из чайника чашки, присел к столу и, размешивая ложечкой сахар, указал взглядом на портреты в золоченых рамах. – Это мои родители. Профессиональный художник написал их лица с фотографий из архива Кемеровского ФСБ. Нынешние вежливые чекисты дозволили мне полистать тощие уголовные дела. Оказывается, папу и маму опричники НКВД расстреляли лишь за то, что они отказались причислить к «врагам народа» своих товарищей по партии большевиков. Разве их пример не подтверждает шекспировский вывод о бессмысленности жизни?…
– Трудное тогда было время, – сказал Фомичев.
– В нашей державе быть человеком во все времена трудно. По меткому высказыванию Федора Ивановича Тютчева, история России до Петра Первого – сплошная панихида, после Петра – одно уголовное дело. А Тютчев, как известно, был талантливым поэтом. Он смотрел в корень, передавал трагическое ощущение противоречий бытия…
Пузырев явно уселся на своего любимого конька, однако Фомичев, прихлебывая чай, слушал его с интересом, ожидая, когда, наконец, он заговорит о деле. Без дела сотрудников угрозыска Аскольд Денисович в гости не приглашал. Так и получилось. Выговорившись, Пузырев посмотрел на собеседника:
– Заметил я, Володя, что ты второй день «Астрой» интересуешься. Ради чего обувь топчешь?
Фомичев улыбнулся:
– Хочу избушку на курьих ножках здесь купить.
– Это ария Тоски из оперы Пуччини. Короче, не разговор. Я ведь догадываюсь, кого ты ищешь.
– Если догадываетесь, скажите.
– Скажу. Но прежде поведаю, почему старый прохиндей стал подпевать уголовному розыску. Произошла сия метаморфоза из-за того, что я устыдился своего безобразного образа жизни. Разве полагали мои родители, что их кровиночка-мальчуган станет генералом преступного войска?… Нет, такой пакостной карьеры своему малышу они не желали. Досадно, что зубы мудрости всегда бывают вставные, и прозрение ко мне пришло только на старости лет. Мы ленивы и нелюбопытны, справедливо сказал о нас Пушкин. А проявить любопытство к родословной мне посоветовал полковник Таран. За это склоняю перед ним седую голову. Он же познакомил с кемеровскими чекистами, которые, к моему удивлению, оказались любезными парнями и раскрыли мне более чем полувековую тайну. До этого, как бродяга, не ведал: чей я родом, откуда я… Было только клеймо «ЧСВР» – член семьи врагов народа. Первую судимость заработал за оскорбление личности. Зануду комсомольского секретаря шахты обложил нецензурной бранью и загремел в Забайкалье. Там, как пел твой тезка Высоцкий, «много леса и веры» было повалено. Освободившись, стал гастролировать на просторах родины чудесной. От края и до края, от моря и до моря. О том, каким «чесом» занимался в Кузнецке, тебе известно. Энергия из меня перла, как огненная лава из Везувия в последний день Помпеи. Клокочущий вулкан остыл разом, когда узнал о трагической судьбе родителей. На «сходняке» моя прощальная речь была краткой: «Братва, престарелый Пузырь завязывает с криминалом и становится законопослушным гражданином Великой России. Ваше право: судить старика или миловать». После бурных дебатов принято было решение: «Помиловать». И вот я пью чай в компании оперативника УГРО…
– Больно было расставаться с прошлым? – спросил Фомичев.
– Сидя на булавке, о зубной боли забываешь. Способность быстро принимать крутые решения мне досталась, вероятно, от родителей, не пощадивших себя ради спасения товарищей. Это возвышенное качество человеческой души после массовых сталинских репрессий у россиян загублено безвозвратно.