Майор окончил свою беседу.
– Кэт занимает вас своей болтовней, господин Рембо… Она говорит, конечно, о Франции, о «милой Франции», как говорили в старину. Я обещал поехать с ней в Париж, когда меня уволят от командования крепостью! Бог знает, когда это будет, ввиду начинающихся у нас ужасов войны!
Девушка, покраснев, прервала разговор. Инженер стал с увлечением, чувствуя на себе насмешливый взгляд Форстера, выражать удовольствие, доставленное ему этой беседой, и в эту минуту раздался резкий, нервный и нетерпеливый стук в дверь.
Не дождавшись ответа, стучавший вошел в каземат.
Это был человек исполинского роста с утомленным лицом, с длинными усами, напоминающий средневековых всадников, так картинно изображаемых на гравюрах. При нем была шпага, револьвер на перевязи и на голове шляпа, которую он не успел снять.
– Господин комендант! – сказал он.
Но майор Гезей встал и с изысканной вежливостью промолвил:
– Господа, позвольте вам представить моего старшего офицера, капитана Бродвея.
– Господин комендант, – начал вновь прибывший, – простите мое неожиданное вторжение. И вы, мисс Гезей, также…
Он не мог говорить от сильного волнения.
– Вы принесли дурные вести, Бродвей? Наши башни, вероятно…
– Очень дурные вести! Но дело идет не о башнях… Водохранилище опустело…
– Каким образом… – говорите!
– Опустело, комендант! Опорожнено в эту ночь… Это, несомненно, новый удар со стороны этих проклятых япошек… И совершенно непонятно, каким образом выпущена вода…
– Как? Непонятно?
– Я входил в воду, искал… Потеряв надежду найти причину, я пришел предупредить вас.
И в самом деле, ноги офицера промокли до самых колен и с его рукавов, которые, вероятно, были погружены в воду, она струилась на паркет.
Лицо майора сразу побагровело, и он бросился из комнаты, а вслед за ним ушел и лейтенант Форстер.
– Боже мой! – воскликнула, бледнея, девушка. – Это самое тяжелое бедствие, которое может нас постигнуть!
Морис Рембо собирался уходить, но трогательное замечание Кэт удержало его у самого порога.
– Это был, вероятно, весь запас воды, мисс?
– Да, и отец говорил еще вчера, что едва ли удастся пароходам-водоемам теперь дойти сюда из Гонолулу… Наши резервуары были наполнены дождями в марте и апреле… Теперь пройдет восемь месяцев без дождя… Что будет с нами?
– Я иду к вашему отцу и тотчас вернусь сообщить вам обо всем… Мисс, я надеюсь, что эта беда поправима…
– Помоги, Боже! – сказала она, сложив руки.
Прислушиваясь к удалявшимся шагам, Морис Рембо догнал своих товарищей.
Пройдя по двум коридорам, расположенным под прямым углом, он спустился за ними по высеченной в скале лестнице с железными перилами, заделанными в гранитную стену и освещенной кое-где лампочками в виде ночников.
Последний коридор открывался у подножия лестницы и оканчивался массивной и низкой дверью под широким сводом, облицованным глазированными кирпичами: он был высотой ровно в рост человека.
Два больших, параллельно расположенных бассейна от восьми до десяти метров длиной и от трех до четырех метров шириной тянулись под этим обширным сводом.
Гладкий и еще влажный бетон, покрывавший бассейны, был через известные промежутки пересечен фильтрующими решетками, через которые должна была проходить вода, собранная на поверхности острова при помощи искусной канализации.
Один из бассейнов был совершенно пуст; в другом еще было некоторое количество воды, между тем как в бассейне обыкновенно находилось воды на три метра.
– Но куда же уходит вода? – воскликнул майор, дрожащим от волнения голосом.
Морис Рембо быстро осмотрел пустой бассейн: в одном из углов он увидел уходившую в бетон белую рукоятку, которая цветом и покрывавшим ее слоем ничем не отличалась от бетона.
В одну минуту молодой человек вскочил в другой бассейн, из которого понемногу продолжала уходить вода.
Он нагнулся, ощупал, погрузил руки в воду, спустя мгновение выпрямился и сказал:
– Унял течь!
– Каким образом? Где?
И голос майора Гезея становился все более сдавленным.
– Дайте, пожалуйста, руку, Арчибальд, помогите вылезти отсюда…
Но капитан Бродвей уже протягивал молодому французу свою огромную руку, и эта рука сильным движением вытянула молодого человека без видимого усилия из импровизированной купели.
Весь мокрый Морис Рембо привел всех присутствовавших к углу пустого бассейна, где он нашел рукоятку-кран…
– Инженер, строивший эти бассейны, – сказал он, – умышленно устроил в каждом из них большое отверстие, которое можно открыть при помощи пробки, снабженной рукояткой. Смотрите: она покрыта белой эмалью; медная была бы слишком заметна. Кроме того, обе рукоятки были, вероятно, до сдачи работ и до наполнения бассейна погружены в какую-то белую мастику для того, чтобы они совершенно не были заметны.
– Ведь это строил японский инженер! Но кто же мог повернуть рукоятку и открыть свободный выход для воды? – спросил майор.
Никто не ответил на этот вопрос, но ответ был у всех на устах: только изменник, шпион, японец, следовательно, докончил дело, подготовленное строителем.
– Негодяй, совершивший это, вынужден был окунуться в воду, имеющую три метра глубины, – заметил капитан Бродвей. – Эта улика может послужить основанием для расследования и поможет отыскать виновного.
Но лейтенант Форстер, подойдя к углу бассейна, в который только что лазил его друг, показал лежащий на дне длинный железный стержень, представляющий на одном конце ключ, а на другом оканчивающийся крестом.
– Негодяю не было надобности лезть в воду, – сказал он, – вот ключ, которым он пользовался для того, чтобы открыть трубы. Затем он избавился от него, бросив сюда… Все было предусмотрено заранее…
Майор Гезей был глубоко поражен. Он спросил еще раз:
– Уверены ли вы, что уняли течь?
На этот вопрос ответили молчанием. Нужно было несколько минут наблюдения по сделанным на бетоне меткам, для того чтобы убедиться в неизменности уровня воды.
Когда это было констатировано, комендант спросил:
– Памятная книжка у вас, Бродвей?
– Есть.
Майор Гезей с большим усилием старался сохранить спокойствие.
– Пишите цифры, которые я вам продиктую, – это размеры бассейнов, сохранившиеся в моей памяти: тридцать футов один дюйм и тринадцать футов восемь дюймов; глубина воды, по вчерашнему рапорту, равнялась восьми футам трем дюймам. Вычислите мне скорее нормальную вместимость – эта цифра ускользнула из моей памяти. Вычисляйте скорее, Бродвей!
Великан, рука которого дрожала, неловко водил карандашом, вычеркивал, снова начинал писать, и майор нетерпеливо взял из его рук книжку.
– Это больше по вашей специальности, молодой человек, – сказал он нервно, подавая Морису Рембо книжку, – нежели нашего старшего офицера: притом он слишком взволнован для того, чтобы делать какие-либо вычисления.
– Вы хотите знать вместимость обоих бассейнов?
– Да, в галлонах.
– Ваш галлон равен четырем с половиной наших литров?
– Я знаю, что он равен нашим восьми пинтам[3], а единица ежедневного потребления воды равна галлону.
Молодой человек быстро писал карандашом.
– Каждый бассейн, – сказал он, – вмещал немного более двадцати тысяч галлонов, или девяносто тысяч литров.
– Значит, в двух резервуарах у нас был запас воды в сорок тысяч галлонов. Если считать по одному галлону на человека в день, то воды хватило бы на триста дней. Сколько же осталось теперь?
Это был мучительный вопрос.
Появился какой-то сержант. Ему было поручено принести деревянный шест и метр из мастерской. Когда он вернулся, инженер тщательно вымерил глубину оставшейся воды. Ее было меньше, чем предполагали – не более полутора футов!
– Здесь не более трех тысяч двухсот галлонов, то есть четырнадцать тысяч пятьсот литров – объявил через мгновение инженер.