Пригнувшись, Сергей отступил в бор и быстро зашагал к дому. Как бы то ни было, а он попытается накрыть их.
Однако, когда на «Казанке» подлетел к острову, на озере не было остроносой лодки с заплатой на борту. Спустив метров на десять якорь, Сергей сел на весла — когда мотор включен, можно не почувствовать зацеп. Он знал, что за ним пристально наблюдают, и когда резко повернул голову, то заметил, как на берегу что-то зловеще сверкнуло. Он даже пригнулся, ожидая выстрела.
Но было тихо. Лишь журчала вдоль бортов вода да погромыхивали в уключинах весла. Перемет он подцепил. Блестели белые крючки. Гора мокрой сверкающей жилки с живой насадкой и извивающимися выползками все росла. Сергей не ошибся: перемет был не меньше чем пол-километра, а крючков на нем сотни.
Возвращаясь, он снова увидел над озером ястреба. Распластав мощные, подсвеченные солнцем крылья, тот величественно совершал очередной круг. Наверное, ястреб сверху видел притаившихся в кустах браконьеров, но что ему за дело до человеческой суеты...
Вечером пришла Лиза и поставила на стол под соснами алюминиевый бидон. Сергей удивленно взглянул на нее. Сколько раз они встречались на берегу, здоровались, но сюда она пришла впервые. На ней сарафан в синий горошек, темные с блеском волосы уложены в тяжелый узел на затылке.
— Здравствуй, инспектор! — певуче произнесла она. — Вот, парного молочка принесла. Ты ведь гордый, сам не зайдешь...
Сощурившись от солнца и немного наклонив набок голову, открыто и смело посмотрела в глаза. На сочных губах улыбка. Весь ее вид как бы говорил: «А ну, инспектор, погляди на меня... Хороша? Скажи, хороша?»
И Сергей, опустив глаза, сказал:
— Сеткой больше не балуешься?
Сказал и чертыхнулся про себя: «Ну, чего я несу?!» Лиза повела круглым плечом, лебединым движением вскинула руки и поправила волосы.
— Спроси меня о чем-нибудь другом, инспектор!
— Ты не знаешь, кто нынче рыбачил на лодке с нашлепкой у дальнего острова?
— Я ведь не инспектор, за лодками не гляжу.
— Вон какой перемет вытащил! — кивнул Сергей на зеленоватый ворох жилки и крючков.
— Это все городские, — сказала Лиза. — Ненасытные! Да что ты все про лодки да сети... Попей молочка.
Повернулась и пошла в избу. Немного погодя вернулась с кружкой и начатой буханкой хлеба. Налила густого запенившегося молока и поднесла Сергею. Он взял кружку обеими руками, зачем-то понюхал и залпом выпил. Вторую кружку пил глотками, закусывая хлебом. Молоко было удивительно душистым и вкусным.
Лиза, прислонившись к толстому стволу, смотрела на него. Ее тень сливалась с длинной тенью дерева. Где-то далеко на высокой ноте пропел лодочный мотор. Сергей на слух привычно определил: «Стрела». По макушкам сосен пошелестел легкий, чуть слышный ветерок. И тотчас вниз с тихим шорохом заструились сухие иголки. Одна из них опустилась в пустую кружку из-под молока.
Наверное, Лиза каким-то особым женским чутьем догадалась, что происходит в душе Сергея. Улыбка исчезла с ее полных губ. Молодая женщина бесшумно отделилась от дерева и приблизилась к Сергею. Совсем близко видел он ее глаза с расширившимися в сумерках зрачками, ощущал приятный аромат чистого женского тела. Она даже шевельнула рукой, будто хотела прижать его голову к груди и потрогать волосы.
— Жена ушла?
— Может быть, я от нее ушел.
— Ох, нет, милый! Если бы ты от жены ушел, то не подался бы сюда, к нам на озеро. Миловался бы в городе с другой, а сюда приезжал бы отдохнуть... Не похоже, что ты, Сереженька, человек-то плохой. Я плохих людей за версту чую. Чего ж ушла-то? Ох, зарылись у вас бабы в городе, ежели таких мужиков бросают! А у нас тут все они наперечет. Сивобородые, которым за пятьдесят давно, завидными женихами считаются... Небось удивляешься, почему я в город не подалась? Подружки мои давно по разным городам разбежались... Да и я была. А потом, как муж мой запил, все бросила — и вот сюда, к родной матушке. Сколько раз приезжал муж-то мой, звал назад, да только не поехала я. Не знаю, понимаете вы, мужики, это или нет, но жить с пьяницей — лучше под поезд! Чего только я не натерпелась, мамочка родная! Приехала домой и неделю ревела, все не верилось, что зажила по-человечески. Придет ночью домой, зверь зверем... А потом утром в ногах валяется, прощенья просит. Уехала и думать о нем забыла. И помнила-то, пока синяки на руках не прошли. Дочку без него воспитаю. Пусть и не знает, кто у ней был отец. Люди осуждают меня, а я наказала ему сюда больше не приезжать. Пусть ни мне, ни дочке глаза не мозолит. Если бы приезжал человеком, а то уже с поезда приползает на карачках. Да он и дочери-то не видел — все время глазищи налиты. Раз приехал — стерпела, а в другой раз, как нажрался самогона да опять на меня с кулаками, схватила жердь да так сердечного отходила, что сам на попутной подводе на станцию подался... Больше, слава богу, не заявляется.