Ника, нагибаясь, схватила вялую руку, нащупывая босой ногой круглый металл, обняла Ласочку за талию и вытащила на кафель. Упала на коленки, растирая той плечи полотенцем.
— Прости, — сказала гостья, — что-то я раздухарилась. Прости.
— Сердце? Голова?
— Нет-нет, просто сразу устала. Они поднялись и, обнявшись, медленно пошли в парилку.
— Пять минут, — предупредила Ника, — а то еще прихватит. Пять минут и на выход, я все вырублю.
— Спать хочу.
— Отлично. Через десять минут уже будешь спать.
Через полчаса Ласочка и правда спала, как спят дети, надув губы и серьезно глядя перед собой закрытыми глазами в пушистых ресницах.
Ника подоткнула одеяло, поправила подушку. Помедлив, наклонилась и тихо поцеловала теплую впалую щеку. А потом, выключив свет и приоткрыв вьюшку, чтоб не угореть во сне, ушла в спальню и легла сама. На всякий случай завела старый будильник, чтоб встать через пару часов, поставила его на подоконник. Укрылась до подбородка, и почти мгновенно заснула, побежав во сне навстречу Фотию, который приехал из Каменной бухты и вытаскивал из багажника мокрые гидрокостюмы. Смеялся, ероша выгоревшие волосы. Такой любимый.
Над большой степью в перемешанных ветром облаках стояла луна, сцеживая вниз зябкий морозный свет, и он ложился на тихие воды бухт серебряной пеленой поверх свинца, подергивал тяжелую поверхность частой меленькой зыбью. Ветер все еще гулял там, наверху, тащил облачные клочья, а внизу все стихало, даже шум прибоя был еле слышен, и не шевелились зимние голые ветки в прореженных рощицах среди старых скал. В маленьком, жарко натопленном доме две молодых женщины спали, не слыша, как далеко в степи ревут моторы, и прыгающие пятна фар дергают из темноты то разбитый старый проселок, то побелевшие склоны холма. Слышал кот Степан — он ушел из прихожей в гостиную еще до того, как Ника плотно закрыла дверь — не выпустить тепло. И сейчас выбрался из-под книжного шкафа, откуда наблюдал за тем, как хозяйка укладывает гостью. Мягко подошел, дергая усами, понюхал свешенную к полу узкую руку с черными в сумраке ногтями. И уйдя, вспрыгнул на подоконник, сел там за прозрачным кружевным тюлем, подняв морду, стал смотреть через пустой двор. Поверх бетонного забора черное небо показывало горы призрачно светящихся облаков. Иногда Степан отводил настороженное ухо, направляя его в тихую комнату. И когда спящая снова начинала дышать мерно, перестав проборматывать сонные слова, опять отворачивал ухо в сторону стекол. В спальне на домотканой скатерке тикал будильник, такой старый, что внутри при каждом звуке что-то еле слышно позвякивало, грозя отвалиться. Сквозь сон Ника слышала мерное дребезжанье и, не просыпаясь, ждала, когда зазвонит, по своей привычке снова и снова проживая скорое обязательное будущее. И потому испугалась, когда без всякого звонка одеяло зашевелилось.
Что-то горячее, живое толкнулось в ее бок и согнутую руку.
— Никиша? Спишь?
— Ты? Что ты? — Ника села, в темноте выставляя перед собой голые руки, отпихивая. Ласочка засмеялась и, отведя ее скрюченные пальцы, быстро улеглась, прижимаясь, поворочалась, натягивая край одеяла и подтыкая его с наружной стороны.
— Я там боюсь. Ну, ты чего? Ложись, давай!
— Ласочка!
— Да не трогаю я тебя! Полежу просто. Ее рука обхватила Нику, придавливая. И та легла навзничь, будто невзначай выставляя локоть в сторону обнаженной маленькой груди, чтоб Ласочка не прижималась к ней всем телом. Ну, не драться же с ней, в самом деле! Та сладко вздохнула, одновременно тихо посмеиваясь — ее забавляла Никина настороженная невинность.
— Чего ты, как тот ежик. Ну, полежим вместе, тепло, хорошо. Не могу я одна спать.
— Ты, наверное, все еще… ну, ты же выпила. И тут вина добавила.
— Ага, — легко согласилась гостья, — меня под градусом на секс пробивает, как других на жратву. Я когда трезвая, вообще не кончаю.
И не хочу даже. А после пары рюмок внутри аж срывает все. Говорила спокойно, без раскаяния и хвастовства, уложив ногу на Никины чуть согнутые колени и перебросив руку через ее живот. Слова падали Нике на шею, под рассыпанными волосами, щекотали, скатываясь к подушке.
— Но ты не боись. Ты мне просто так нравишься, сильно нравишься, не хочешь, что ж ругаться с тобой. Обниматься тоже классно. Я может, если бы так валяться, и не пилилась бы, но оно ж одно без другого не бывает.
— То есть, приходится, что ли? — Ника усмехнулась, с некоторой растерянностью.