— Ну да. А я не переживаю. Смотри, я худая, сиськи мелкие, мужики не все таких любят. А когда заводишься и орешь, стонешь, они все мои. Это ж не притворишься, раскусят. Меня ценят, что все по-настоящему. Она откатилась от Ники и отбросила одеяло, села, забирая руками прямые волосы.
— Фу. Жарко стало. Вот кайф какой — там зима, а мы тут голые, голые! А летом вы голые загораете, да? Я к вам буду приезжать.
Возьмете? Ника представила, как в их тайной бухте Ласочка спускается по тропе, одновременно раздеваясь, и проходит мимо них, лежащих, идет в воду, закручивая волосы в узел. Голая. А Фотий смотрит снизу на ее маленькую задницу и длинные худые ноги.
— Чего окаменела? Шучу. Не трону я твоего мужика. Владей. У меня своих десяток. Встала на коленки, как кошка, прогибая спину. Замурлыкала какую-то песенку, блестя глазами, в которых уже совершенно не было сна.
— А музыка есть? Давай включим, а? Винца еще треснем. Ну, Ни-ика!
— Слушай, мне надо поспать. Утром до фига дел. Хочешь, наушники дам, слушай. Ника повернула к окну будильник, посмотрела на стрелки. До пяти утра оставалось около часа. Ласочка была совершенно очаровательна в своей безбашенности, но как вовремя она пообещалась навещать их летом! Картинка, увиденная Никой, вернула ее в реальность, ее, Никину реальность, выдернув из той, которую принесла с собой внезапная ночная гостья. Спать ей тоже расхотелось. Сев повыше в постели, следила, как Ласочка, вылезя из-под одеяла, бродит по комнате, трогая вещи и разглядывая еле видные безделушки на подоконнике.
— О, какая ракушка. И цветы, живые, что ли? Пахнут.
— Это морская горчица, цветет сейчас, под скалами.
— Нихренасе! Еще ж март только начался.
— Она всю зиму цветет. Там еще ежевика дикая, тоже в январе бывают цветы на ней. Ласочка покачала головой, подходя к окну.
— Ты просто какой-то Пришвин. Не скучно тут, на отшибе?
— Нормально.
— Токай сказал, у вас тут форины бывают. Удивлялся. Дыра говорит в дыре. Дырища. Самое херовое, говорит, место выбрали, на всем побережье. А форины едут.
— Кто?
— Ну, иностранцы.
— А. Ну, это мужа друзья просто.
— Угу, — задумчиво согласилась Ласочка и, вернувшись на постель, села, согнула ноги, суя ступни под подушку, обхватила коленки руками, — просто друзья, баксятники. Хорошо иметь друзей, валютой набитых. Ника удивленно посмотрела на белое узкое лицо и темные глаза.
Засмеялась.
— Да ты что. Они обычные ребята, не богачи. Вместе работали, сейчас вот Фотий их пригласил, отдохнуть.
— Кто-о? Это мужа, что ли, зовут так? И на сдержанный кивок рассмеялась:
— Фо-отий. Ну и имечко мамка дала, не пожалела сыночка. А ты его любишь, да?
— Люблю, — замявшись, ответила Ника. Ей совсем не хотелось откровенничать о муже. Ласочка вдруг зевнула, потянулась длинным белеющим в полутьме телом. И кинулась к Нике, взрывая одеяло и закапываясь ей под самый бок.
— Фу, все. Спать хочу. Сняла бы свою дурацкую футболку. Кто в трусах спит?
— Я сплю. Отстань. Ника отпихивала гостью, а та, взвизгивая и рыча, наваливалась, тиская ее под одеялом и тяжело дыша, искала уворачивающиеся губы.
— Ну, давай, давай немножко совсем полюбимся, Никиша, никто ж не узнает, я тебя научу.
— Перестань! — у Ники тяжело закружилась голова и во рту пересохло. Ласочка была теплая, с горячими быстрыми руками, ловкая, как зверек, и вдруг все показалось таким простым, дозволенным. Пустая огромная зимняя степь, спящее под серебром луны море, далекий поселок, тоже в зимней ленивой спячке. Они двое, и у них всего пара часов, а потом вернется Фотий с тревожными заботами о Марьяне. С рассказами о Пашке, которые, наверняка, расстроят Нику. Три имени, проплыв в голове, хотели ускользнуть, но Ника, обнимая одной рукой Ласочку, другой мысленно ухватилась за уплывающие имена.
Сказала:
— Нет, давай уже спать. Гостья обиженно закусила губу, дернула одеяло, отворачиваясь.
— Знаешь, ты думаешь, что ты прям… И замолчала. Совсем недалеко гудел автомобильный мотор. Ника быстро села, одергивая футболку, нашарила ногами тапки.
— Едет. Ты иди, ложись на диван. Фу, наконец-то, едет. Она толкнула Ласочку в голую спину, и та неохотно пошла впереди, шлепая по деревянным половицам босыми ногами.
— Возьми вот рубашку, надень. Укройся. Ты пойми, он повез девочку, она ногу сломала, я же волнуюсь.
— А-а, — сказала Ласочка, укладываясь и натягивая одеяло, — а я думала, от меня спасаешься, радуешься, что приехал.
— Глупости. Лежи, я встречу и потом вас познакомлю. Утром отвезет тебя. Говоря, натягивала штаны, свитер. Включив в маленькой прихожей свет, еще раз повторила, влезая в старую зимнюю куртку и сапоги: