— Тебе завтра в школу.
— Та…
— Я тебе позвоню. Она быстро вышла, простучали по плиткам каблуки, хлопнула калитка. Димон сел на разворошенную постель, проводя рукой по теплой подушке. Сказал тоскливо в пустой душный воздух, заполненный сигаретным дымом, запахами тел и домашнего самогона:
— Куда позвоню? Телефона у нас нету же.
Ласочка ехала в гремящем автобусе, сидела, аккуратно составив ноги и сжав гладкие коленки, улыбалась своему отражению в черном стекле.
Истина, что пришла ночью, сделала ее такой свободной. Будто кулаком разбили стекло и там — новый огромный мир. В котором все можно, все, что раньше, когда она берегла подаренную ей красоту, было запрещено.
Потому что в этом свободном мире не будет страшного будущего. Его там нет вообще. Оказалось, это ей по душе. Наверное, потому она и не строила его никогда — будущее. Оно ей не суждено. Парень напротив с готовностью осклабился, рассматривая оживленное лицо. Но Ласочка, нахмурившись, отвернулась. Ее новое время только начинается. И нужно быть осторожной, не споткнуться на самом пороге.
Еще не хватало влипнуть, не совершив главного… У дома Кошмарика она пошла вдоль освещенных киосков, разглядывая витрины и прислушиваясь к себе. Что-то еще было сказано ей сегодня, не словами. Мимо плыли бутылки, цветные коробки, сигаретные пачки.
Букеты цветов и какие-то ленты. Вот! Остановилась возле ларечка с турецкой косметикой, изучив яркие коробочки, ткнула в одну пальцем. Шелестя купюрами, снова улыбнулась — денег осталось всего-ничего. Ну, это как раз и ничего! А Марик-Кошмарик перебьется. На первом этаже горели стеклянные витрины, за одной — старая парикмахерская. Надо же, удивилась Ласочка, до девяти вечера, то, что нужно. Сидя в старом кресле, легко сказала усталой тетке, окручивающей ее нейлоновой пелеринкой:
— Короткую стрижку. А? Да все равно, просто — коротко сделайте.
— Такие волосы, — равнодушно сказала тетка и, поглядев на часы, щелкнула ножницами.
В увешанной зеркалами комнате отразилась стриженая белоголовая девчонка, прошла, разглядывая себя. В кухне достала из сумки банку рыбных консервов и булочку, открыла банку ножом и съела, не выкладывая в тарелку. Выскребла чайной ложкой остатки, жмурясь от удовольствия. Ушла в ванную комнату и там, опуская голову под струю воды, намочила новые короткие волосы, намазала купленной в киоске краской.
Вернулась в кухню и села, прикуривая сигарету и следя за часами. Она забыла надеть перчатки, и ухоженные пальцы потемнели, под ногтями легла траурная кайма. Ласочка вынула из пакета бутылку с подаренным Димоном самогоном и поставила на стол. Сейчас нельзя, вот краску смоет и тогда уже выпьет. Через полчаса сидела в кресле, включив весь свет, и разглядывала черноволосую, стриженую под мальчика девчонку с большими глазами и тонкой гибкой шеей. Попивала из рюмочки самогон, радуясь, что литровая бутылка практически бесконечна. Закидывая на подлокотник кресла ноги, подняла рюмку. Десяток новых Ласочек подняли в зеркалах свои.
— Все равно умирать! — сказали в один голос и хлопнули махом, закусив кислой долькой апельсина.
В огромной квартире почти в самом центре города, на огромной постели сидела еще одна черноволосая девочка с короткой, но уже чуть отросшей стрижкой. Смотрела в зеркало на двери шкафа-купе. Зеркало было светлым и бесконечным. А она — маленькая, тонкая, в шелковой дурацкой рубашечке персикового цвета, отделанной по короткому подолу богатым кружевом. Усмехнулась, переведя взгляд на светлые ореховые панели, на обои с нежными розами. Девочка под цвет спальни. Белые часы на стене, отделанные золочеными завитками, показывали время — девять вечера. На тумбочке зазвонил стильный под старину телефон, и она, потянувшись, схватила трубку.
— Але? Да, Макс. Понимаю. Хорошо, лягу. А ты когда? Ладно… я хотела пойти в парк, утром. И мне в институт надо, ты же говорил. Ладно. Хорошо, когда приедешь. Помолчала, слушая голос. И после трудной паузы сказала:
— И я. Целую.
Положила трубку и пошла в коридор, бесшумно ступая розовыми тапочками из мягкого птичьего пуха. На стенах висели картинки, яркие, сочные. Красивенькие. Маячила впереди кухонная дверь, по которой вились матовые и золотые витражные лоскуты. Но туда Марьяна не пошла. Остановилась на пороге комнаты Макса, вглядываясь в темную глубину. Положила руку на выключатель. Но не стала включать большой свет. Прошла к огромному полированному столу, мимо огромных, под потолок книжных шкафов. Губы складывались в усмешку. Кабинет.