Ниша была удобная — с отличным обзором и вверх, где скалы выползали в степь, и вниз, где на песке располагалась Ника-приманка. Нишей Пашка гордился. Но толку пока от этого не было.
Ника пошарила в скомканном сарафанчике, откопала часики. Ну, все, надо идти. Но так чудно зеленела азовская ранне-осенняя вода, так мягко грело солнышко, притворяясь, что это вовсе не оно месяц назад пылало без всякой жалости, что Ника решила — выкупаюсь, и пойду.
Обсохну по дороге. Накручивая волосы на руку, задумчиво забрала пряди, прищепила заколкой рыхлый узел. И прошлепав по горячему песку, вошла в мелкую воду, полную украшенных водорослями плоских камней. Выбирая куда ступить, медленно продвинулась поглубже и, забыв о том, что волосы забрала специально — не намочить, повалилась ничком в радостную прозрачную зелень. Будто в жидкий мармелад. Плавала, как всегда, не уставая удивляться — белая, прозрачнейшая вода, таскает под собой крупный песок, кажется вот он, руку протяни, а уже глубина выше макушки. Ныряла, плавно уходя вниз, чтоб схватить в горсть желтых зерен и выныривая, засмеяться, отпуская песок обратно. Между песчаных прогалин толпились подводные камни, поросшие кукольными садиками зеленых, коричневых, алых текучих веток и длинных листьев. Прыскали среди них, дружно поворачивая, стайки мелких рыбешек — серебряных и светло-зеленых.
— А-хха, — сказала, выныривая в очередной раз, фыркнула и засмеялась в голос от счастья, набирая полные руки воды и швыряя ее к солнцу. Разве можно отказаться от этого всего? Как Марьяшка. Выбрать скучный город, полных машин и запыленных домов, и пусть даже квартира там в самом центре и пусть она богатая, полная красивых вещей. Как можно уйти от бесконечной череды закатов, плеска вод, изменений степи? Да жизни не хватит, каждый день тут не похож на другой. Наверное, кому-то кажется скучным жить вместе с дыханием этого места, и может быть, сама Ника соскучится, оглядываясь и думая, ну вот, опять степь, снова вода… Но пока что ни одного дня не припомнить ей, без нового удивления. Даже те паршивые стылые дни мертвой весны, даже они были разные и удивительные, и какое зимой тут небо! Выходя из воды, обтерла мокрой рукой лицо, вытащила заколку, чтоб отжать потяжелевшие волосы. Намеренно машинально скользнула глазами по серой, в пятнах солнца, трав и черных теней, мешанине скал, с удовлетворением думая — вот Пашка черт, и правда, совершенно не видно, где засел… И охнула, оступившись на скользком обломке, покрытом зеленой кашей подводной травы. Щиколотка стрельнула болью, Ника взмахнула руками, пытаясь удержаться на другой ноге, но не вышло — с плеском свалилась на мелководье, ударившись бедром об грубые спины плоских камней.
— Черт! — неловко поворачиваясь, отплевалась и встала, убирая рукой налипшие по лицу пряди. Прихрамывая, побрела из воды. Нога уже не болела, но на всякий случай, помня о крутой тропинке среди скал и долгой степной, Ника шла, кособочась, не наступая на правую ногу, чтоб сесть, как следует растереть старый ушиб и потуже перевязать его намокшей повязкой. Так, криво и застыла, согнув коленку и держа руки с растопыренными пальцами у мокрых волос. — Перед ней, буквально в десятке метров, в глухой тени скалы стояла невнятная фигура с расставленными руками. И черным капюшоном, скрывающим лицо. По мокрой спине Ники пополз холодок, локти покрылись мурашками.
Медленно выпрямляясь, она стрельнула глазами вверх, туда, где по идее Пашка бдительно охранял ее одиночество. Но ничего не увидела. И не услышала, ничего, кроме гогота бакланов за спиной. «Заснул он там, что ли?» Фигура по-прежнему стояла неподвижно, так же, как зимой на крыше, держа руки раскинутыми, будто хотела Нику поймать. Из-за черной тени ничего не разглядеть было под дыркой капюшона, только что-то блеснуло там, где у людей подбородок. «Зубы», обмякая внутри от страха, подумала Ника. «Ягнят давит. И кров пиет» Нужно было закричать, завопить грозно, призывая Пашку, но язык казалось, распух и не ворочался, а рот онемел, не желая открываться. Секунды растянулись дрожащим желе, вытянулись в тонкую ниточку, и кажется, остановились, вмещая в себя и страх, и обрывки воспоминаний, и чудовищное желание совершить усилие. — Крикнуть.
Побежать к воде. Уплыть. Да где же этот паршивец Пашка!.. Ниточка времени тенькнула, и секунды, вспомнив, что нужно идти, заторопились. Медленно качнувшись, Ника сделала шаг назад, второй. Открыла сухой, будто совсем чужой рот и сказала хрипло:
— Чего тебе? Еще один шаг под молчание черного призрака. Пятясь, уходила к воде, держа руки перед собой, и ощущая какие они голые, с дурацкими человеческими ногтями. И сама она — как улитка без панциря. Мягкая, без защиты. Вода охватила щиколотки, Ника вздрогнула и ступила глубже, молясь, чтобы под пятку не попался камень. Еще три медленных шага, четыре, и можно будет лечь на спину, сразу перевернуться и плыть, через несколько взмахов руками нырнуть. И с безопасного расстояния заорать Пашке. Фигура качнулась, что-то там непонятное в тени делая. Ника открыла рот, сделав еще один шаг. Чего ждать, надо орать сейчас. А вдруг кинется? Но крикнуть не успела. Из тени, там, где угрожающе менял очертания силуэт, донеслось тонкое, с захлебом, повизгивание. Щурясь, Ника вгляделась в черную тень под скалой. Ничего не видно! Да что же там?