— А тебе вот сказала, мужику, — ревниво отметила Ника, — нарушила женское братство, эхе-хе.
— Она старая и умная, Никуся, не ругайся. В минуту нас всех вычислила и просчитала. Давай ей поверим и немножко подождем.
Говорит, Марьяна вернется. Он улыбнулся задумчиво.
— Она ее называет — Машенька. Кажется, у Марьяны появился еще один родной человек.
Воспоминания держали Нику на плаву. И она сама не заметила, как синева под ней сменилась разноцветными пятнами — в неглубокой уже воде лежали темные камни, зеленые камни, белые камни, желтел между ними песок. Скоро можно встать солдатиком, проверяя, близко ли дно.
Ника вгляделась в складчатый бетонный язык посреди бухты. Кто-то сидит там, маленький, отсюда не разобрать. И глаза после соленой воды не щурятся никак. Продавливая мокрыми ступнями теплый песок, медленно пошла к насиженному месту, упала на коленки рядом со старым покрывалом, на котором сидели уже двое — Фотий пришел и сел возле сына, в такую же позу, обхватив рукой колено, а другую положив рядом. Только у Пашки рука лежала на старом облезлом бинокле.
— А вы что как засватанные? — Ника повалилась ничком, отжимая себя о коврик, — о-о-о, кайф какой…
— Марьяна, — сказал Фотий, — пришла. Ника вскочила на колени, пристально глядя на далекие плиты.
Нашарила бинокль, вывернула его из-под Пашкиной руки, прижала к мокрым глазам. Маленькая фигурка прыгнула ближе. Коленки, с острым лежащим на них подбородком, черные волосы, закрывают скулы. Руки вокруг коленей впереплет, так что не видно, что там надето на ней, что-то простое совсем, какое-то платьишко. И рядом валяется куртка, та самая, с широкими кожаными плечами. Задрожав, фигурка размылась и помутнела.
Отнимая бинокль, Ника вытерла мокрые глаза, как ребенок, пальцами.
— Господи! Как хорошо. Паша! Ты чего сидишь? Иди, давай, ну? Пашка встал одновременно с Никой, а та танцевала от нетерпения, толкая его в плечо, и дрожа губами, расплывалась в улыбке. Фотий, покусывая травинку, смотрел на них снизу. И Ника замерла, вопросительно глядя, как Пашка, сутуля широкие плечи, неохотно делает шаг, кажется, только чтоб отодвинуться от ее требовательной руки.
— Ну? Что же ты? Медленно пошел, загребая рыхлый песок босыми ногами. С коричневой спины отклеивались крупные белые и желтые песчинки. Поднимая руку, и с локтя тоже ссыпался редкий песок, Пашка нещадно продрал пятерней лохматые, напрочь выгоревшие патлы. И резко повернувшись, сел снова, подтянул ноги, так же, как там на плите Марьяна, уткнул в колени подбородок, обхватывая их руками.
— Не могу, — голос прозвучал глухо и сердито, — не пойду я.
— Фотий, — Ника с мольбой посмотрела на мужа, — она же знает, видит, что мы тут. Сидим! Ну, чего он? Пусть идет, нельзя так! Нельзя бросать ее!
— Не пойду! — крикнул Пашка, вскочил и пошел к лестнице, отворачиваясь от далеких плит.
— Ты иди! — зло приказала Ника, — да скорее же! Свалились на мою голову, нежные какие! Фотий покачал головой.
— Ника, пойди ты. Нам сейчас не надо.
— Да, да, но… А как же… ладно. Ника кинулась в сторону, но вдруг, сведя брови, помчалась следом за Пашкой, поймала его за тонкое сильное запястье, дергая к себе.
— Пашенька… слушай…
— Ну чего?
— Если хоть вот настолечко обидишь ее, убью. Понял?
— Опоздала, — криво ухмыльнулся Пашка, — батя уже грозился. Вырвал руку и быстро пошел по выбеленным солнцем каменным ступенечкам.
Когда Ника, тяжело дыша, влезла на плиту и села рядом с Марьяной, та повернулась к ней и не улыбнулась. Посмотрела серьезно черными глазами и снова уткнула подбородок в колени.
— У тебя волосы отросли. Ты больше не стриги, ладно? Будем вместе, ты черная, я белая. А волосы длинные.