— Ой, — испуганно сказал Женька и сразу покраснел, насупил темные бровки, сел за натянутым ремнем прямо, держа на коленях кулачки.
— Ух, — удивился Фотий. Надавил ногой, машина порычала и снова замолкла. Поворочал в замке ключ. Откинулся на спинку кресла и сказал сокрушенно:
— Похоже, застряли мы с тобой, брат Евгений.
— А Паша там ждет, — с упреком в голосе отозвался Женька, и добавил тихонько, — и мама тоже.
— Такая вот степная суровая жизнь, — Фотий выпрыгнул из машины, обойдя, похлопал по капоту, открыл его, и сунулся внутрь. Махнул рукой, мол, вылезай. Женька сполз с сиденья, оглядывая степь, раскинутую на три стороны вокруг машины, и с четвертой — полого уходящую вниз, к полумесяцу бухты. В сочном осеннем небе висели крестики ястребков, над самой водой тянулись рваные цепи из черных точек — бакланы возвращались с лова. И чайки бумажными клочками носились над песком.
— Не замерз? — Фотий подозвал Женьку, тот подошел, осторожно заглядывая в теплое железное нутро двигателя.
— Не. Бензин кончился, да?
— Хуже. Будем чиниться с тобой. Деловито ходя вокруг машины, Фотий вытащил кусок старого брезента, свалил его на руки мальчику.
— Расстели на траве, где ровно. Вынул увесистую коробку с инструментами, дождался, когда Женька, пыхтя и ползая на корточках, разгладит брезентовый лоскут, вручил ему:
— Держи и подавай, что скажу. И нырнул под капот, двигая загорелыми локтями.
— Отвертку, с краю которая. Угу, эту. Теперь — ключ, покажи, нет, другой, побольше. Руку подставь. Держи болты. Не растеряй, ладно? Гремя и лязгая, вытащил из нутра большую железную штуковину, вымазанную жирным черным маслом. Поднял и, охнув, согнулся, опуская к ногам.
— Ах, чертова спина. Женька суетливо поставил в пыль коробку, ссыпал с ладошки в карман штанов болты и протянул руки. Фотий с честным лицом сунул ему край железяки.
— Туда ее, несем, на брезент. Вдвоем свалили и выпрямились, оглядывая измазанные черной смазкой животы футболок. Женька оттянул подол, пытаясь соскрести черное пятно. Фотий мрачно сказал:
— Бабушка Нина нам даст чертей, да? Женька недоверчиво посмотрел на печального высоченного Фотия с пятном на щеке и фыркнул. Смеясь, сели на брезент и, получив от Фотия тряпку, щедро смоченную бензином, Женька принялся отчищать железяку, время от времени вытирая щеки рукой. Фотий сосредоточено ковырял другую железку. Солнце, нащупывая лучами облака помягче, прилегло, и стало медленно проваливаться в них, выглядывая в дырки и щели краснеющим глазом. Кузнечики пели все тише, уступая место сверчкам. И над головами, мечась из стороны в сторону, залетали остренькими уголками летучие мыши.
— Темнеет, — озабоченно сказал Фотий, — ты как, не устал?
— Не, — Женька вытер нос, украсив лицо еще одним черным потеком.
— Хорошо справился. Хватит. Вот тебе рэмбо-нож, видишь там сухой куст? Наруби тонких веток, только пальцы не отрежь себе.
— Я маленький, что ли, — обиделся Женька и, косолапя, пошел к кусту, с уважением неся нож перед собой. Фотий унес вычищенную железку и воткнул ее на место. Выпрямляясь, задумчиво отер лоб, оставив на лице черную полосу. Ступил на траву и, не торопясь, сложил инструменты, свернул брезент и все запихал в багажник. Прислонился к машине и стал ждать. Через несколько минут Женька вернулся, важно таща охапочку веток, и сверкая зубчатым лезвием ножа в руке.
— А зачем, дядя Фотий?
— Ну… ты костер умеешь разводить? В степи?
— Я только за домом пробовал. С пацанами. И нас погнал дед Витя, палкой. А еще из спичек, в раковине.
— Дом не поджег?
— Маленький я, что ли? Там же вода, сразу если.
— Вот тебе спички, вот дрова. Давай начинай. А я сейчас… Он сел на сиденье и пока Женька шебуршился на обочине, складывая ветки и чиркая спичками, достал из бардачка пакет. Вытащил сверток с куском сала, зажатого толстыми ломтями хлеба. Вернулся к мальчику и, вставая на коленки, помог ему раздуть маленькое пламя. Вдвоем сели на копешки сухой травы, торчащей на удобных кочках. И Женька, важно принимая от Фотия кубики сала, протыкал их тонкой веткой и совал в скачущие языки пламени. Огонь освещал два перемазанных лица — мужское и детское, жующие челюсти, темные от подступившей ночи глаза. Поглядев на часы, Фотий сказал, закусывая сало хлебом и передавая краюшку мальчику: