Утром она хмуро жарила оладьи на кухонной плите и слушала, как в коридоре ходит Фотий, переговариваясь с сыном и таская всякие нужные вещи. Шлепая тесто на сковороду, передернулась от Ласочкиного смеха, подхваченного Пашкиным баском. Отвернулась, когда та, свежая, сияющая, вошла, устроилась на табурете, поставив на перекладину ноги и хватая с тарелки горячий оладушек. Шипя через откушенный мелкими зубками кусок, сказала, прожевывая:
— Вкуснота! У меня бабушка такие делает. Ты наша бабушка, да, Никиша? Ника снова шлепнула тестом в фыркающее масло. Косясь на открытую дверь, Ласочка промурлыкала, намазывая другой оладушек вареньем:
— Теперь я знаю, как вы с мужем. Сынок на твоего Фотия похож. Как братишка. У них все одинаковое, так ведь?
— Не знаю.
— Ой-й, еще скажи, ни разу на мальчика не посмотрела, как баба!
Мне ж можешь сказать. Да я тебя насквозь вижу. Ника оглядела оживленное личико и блестящие глаза. Ей вдруг стало страшно. Ласочка показалась уже не зверушкой, а каким-то космическим чуждым созданием по непонятной, но опасной причине, принимающем человеческий облик. Безупречная оболочка для существа, питающегося людьми. Их удивлением, страданиями, мучительным недоумением. И чем сильнее получалось дернуть тех, кого держала она своими коготками, тем прекраснее и живее становилось бледное личико. Умеет ли она просто жить? Сама? Или ей нужно присасываться к кому-то, вытягивая эмоции?
— Что молчишь? Я в точку попала? Ника слегка улыбнулась, поворачивая оладушек. Всего один раз она смотрела на Пашку, как смотрит женщина, когда брела за ним по песку, спотыкаясь, и не имея сил отвести глаз от блестящей коричневой спины. Думала о Фотии, вот каким он был, когда ему было восемнадцать. И страшно жалела, что не родилась на двадцать лет раньше, не попалась тогда этому большому парню, с круглыми мощными плечами и резким ртом, не могла схватить его, прижимаясь, и прожить те двадцать лет, что он жил без нее. «Господи», подумала снова, ошарашенная размерами того, что ощущает, «да как же сильно я его люблю». Ответила в потускневшее лицо гостьи.
— Не угадала, дорогуша. Можешь тыщу раз не верить, но я никогда…
— Завтрак? — заорал Пашка и, протопав мимо, уселся напротив Ласочки, придвигая к себе тарелку. Ника подумала уныло, сейчас начнут пялиться друг на друга, хихикать, резвиться, отбирая варенье и ложки, и Фотий сразу поймет, что к чему. Так и с Марьяшкой было. Но к ее облегчению, никаких фамильярностей свежеиспеченная парочка не допустила. И все вместе они мирно позавтракали, обсуждая, как сложится день. Когда Фотий сел между Никой и Ласочкой, та стала серьезной, убрала за уши пряди волос, кушала аккуратно, опуская глаза и передавая сахарницу и варенье. Задавала какие-то вопросы, внимательно слушала, кивая. Что-то дельное сказала по поводу оформления туристических виз, и у них завязался с Фотием разговор, вполне деловой. Ставя пустую чашку, Фотий сказал:
— Спасибо, Ника-Вероника, очень вкусно. Паша, какие планы? Пашка быстро глянул на Ласочку, которая скромно, как школьница, опустила глаза, поглаживая узкой рукой коленку, обтянутую черными джинсами.
— Ну, раз приехал, парней надо повидать, мне там Геныч обещался пару гидрух привезти, надо напомнить. Заодно отвезу девушку. Тебе кстати куда? В Низовое подбросить или? Ласочка подняла глаза, осветив всех невинным и трогательно озабоченным взглядом:
— Мне бы домой, в Южноморск. Родители уже волнуются, а я тут… Фотий вопросительно посмотрел на Пашку и тот равнодушно кивнул, разводя длинными руками.
— Метнемся в поселок, докину до Южака. Потом сгоняю в больницу и вернусь. Нормально, пап? Или давай вместе. Тогда я из Багрова сразу в общагу. А ты на машине сюда.
— Нет. Нику я одну не оставлю. Так что или я еду, или ты.
— Поезжай ты, — вдруг сказала Ника, — Паша мне обещал с детской площадкой помочь. Потом будет некогда, сезон на носу.
— Да, — Фотий задумчиво побарабанил пальцами по столу. Степан вошел, лоснясь рыжей шкурой, оглядел народ и точным движением вспрыгнул на коленки к Ласочке. Та машинально погладила тугую шерсть, с еле заметной злостью глядя на Нику. Предатель, подумала Ника о Степане. Тот муркнул, и вывернувшись из-под узкой руки, спрыгнул, потерся о Никину ногу. Она подхватила его под толстый живот. Сказала мстительно:
— Хороший кот, хороший ты мой кот. Пашка, насупясь, вертел сахарницу в темных сильных пальцах.
— Годится, — сказал Фотий и поднял руку с тяжелыми часами, — значит, делаем так: через пару часов мы с Олесей едем в город, после я к Марьяше и сюда. Паш, ты поможешь Нике. Когда вернусь, сходишь в Низовое. Если приеду поздно, пойдешь завтра и оттуда автобусом уедешь. А сейчас давай с насосом разберемся, Ника права — время поджимает. Пашка встал, старательно пряча разочарование, кашлянул и вышел, загремев чем-то в коридоре. Поднялся и Фотий, вытирая выбритые щеки полотенцем. Хлопнула дверь и через паузу уже на улице они заговорили о чем-то техническом, еле слышно.