— Если бы я не приехала к тебе, в августе? Ты не стал бы меня искать, да?
— Не знаю. Наверное, решил бы, что Мишаня правильно меня отговаривал — если не складывается, нельзя поперек судьбы идти.
— Мишаня тебя отговаривал? — Ника закопошилась и села, упираясь руками в тощую подушку, — от меня? Ах, негодяй! А я его так нежно полюбила!
— Сейчас взревную, — предупредил Фотий, улыбаясь. Она упала ему на грудь, рассыпая по плечам остывшие в зябком воздухе волосы.
— Я дурачусь, — сказала на всякий случай, и он отозвался мирно:
— Да понял, понял. Я тоже. Они помолчали. И после паузы Фотий спросил:
— Ты хочешь? Сейчас? Ника стесненно помотала головой, все так же обнимая его и дыша родным запахом:
— Нет. Потом.
— Хорошо. А насчет мужиков этих… Тоже есть о чем волноваться. Ты сказала — Токай и Беляш. С ними могут быть очень серьезные проблемы, Никуся. Мне еще год назад говорили, если Токай заинтересуется, придется ему с прибыли отстегивать.
— О господи…
— Да не пугайся. Я не мальчик. Знал, видел, куда все движется. Он снова осторожно повернулся. Прижался спиной к провисшему на беленой стене покрывалу, и Ника, несмотря на свой зябкий испуг, не могла не подумать — замерзнет же спина, а ему нельзя. Но не стала перебивать.
— Нас спасает то, что место глухое — раз. И что еще строились — два. Третье — рядом поселок, в котором и без нас есть кого подоить.
И денег там намного больше. Дядя Коля, Ник-Ник, который хозяин «Прибоя», платил прежнему, пока тот не свалил. Думаю, сейчас платит Беляшу. Да практически все платят, у кого не углы старые сдаются, а номера отельные. Светлана платит тоже. Рано или поздно, все равно пришлось бы и нам этот вопрос решать.
— Фотий, да с чего нам платить? Мы же еле по нулям вышли? Я так и Ласочке сказала!
— Хм. А она спрашивала? Интересно… Ника сжалась, лихорадочно вспоминая, что именно успела она наболтать, попивая с блондинкой вино и посиживая в сауне. Кажется, ничего страшного и как хорошо, что не в привычках у нее прихвастнуть.
— Может, еще что спрашивала? Да не переживай ты.
— Про форинов. Не спрашивала, говорила. Вот говорит, к вам едут иностранцы, баксы везут. А я посмеялась, сказала — твои друзья, вместе работали, обычные они…
— Ну, для нашего народа любой иностранец — форин с карманом баксов. Не волнуйся, весь поселок в курсе, что у нас в бухте американцы бывают. Я про это уже подумал. Говорить пока не буду.
Хорошо?
— Вообще не говори мне ничего, — покаянно попросила Ника, — а то вдруг я проболтаюсь. Теперь веришь мне, что она не просто бедная заблудшая овца? Может, ее к нам подослали?
— Ага, и ухо прокусили для достоверности. Не глупи, Никуся. Да не надувайся снова, как мышь на крупу. Я все понимаю и поверь, больше тебя. Она бедная да, заблудшая, если угодно. Но — сама по себе. В ней отрава, Ника. И эта отрава ее саму изводит. Нельзя жить как животное — пожрал, поспал, потрахался. Прости, я коротко и потому грубо. А она именно такая. Понимаешь? Плоская. Ни высоты, ни глубины в ней нет. А плоское — оно в любую щель залезает. Тем и опасно. И злопамятно. Ежели не накормила ты ее собой, она все равно из тебя свою, как ей кажется, долю вынет. И ты была права, что меня погнала ее везти. Пашка дурень, ему бы она мозги закрутила знатно. Ника вздохнула. Ну, вот когда так говорит, сразу все на места становится.
— Чего вздыхаешь? Заслужил ли я твое прощение, Ника-Вероника? Она хотела кивнуть, но вместо этого еще раз вздохнула. И засмеялась, когда засмеялся он.
— Теперь пустишь меня снова в теплую спальню? На широкую постель?
— Ты же сам убежал?
— Я был изгнан! Побит одеялом и спасся с трудом. А как ты шипела!
Как сверкала глазами! Думал, откусишь мне ухо.
— Оба!
В коридоре, когда шли обратно, замотавшись в одно одеяло, из гостиной вывалился на них Пашка, сонно уставился на две головы и четыре ноги под свисающим краем. Удивился, нещадно ероша короткие волосы:
— Вы что тут топчетесь? Ну, чисто дети, тьфу на вас. Приосанясь, поддернул цветастые семейные трусы, и взросло ушел в ванную.
Глава 7
Где-то там, в большом мире жизнь металась, и перемены долетали в Ястребиную бухту, как дикие волны, что, швыряя себя на старые скалы, заливают их сверкающей пеной, расшибаются брызгами и, стекая обратно, оставляют на камне темные мокрые пятна и опасные трещины. В старом телевизоре беспрерывно вещали политики, менялись аккуратные лица журналистов, что с аккуратными улыбками рассказывали о страшных вещах — захватах телестудий, беспорядках, чудовищных, а до того тайных событиях… Ника пугалась, стараясь не думать о том, куда это может все привести. Попадая в поселок, уныло слушала, как в магазине мужики яростно спорят то о разделе государства, то об его объединении.