— Не понимаю, — расстроилась Ника, — Женьке нельзя, тебе нельзя.
Так говоришь, будто завтра пожар тут или землетрясение. А нам хоть можно? Ну, злишься ты на Пашку, и я городская чистенькая, а Фотий?
Если проблемы, расскажи, в чем дело? Вместе подумаем. Смуглые руки приподнялись, сцепляясь пальцами, и снова расцепляясь, мяли и щипали друг друга. Ника ждала, затаив дыхание, понукая мысленно — ну давай, начни. В коридоре яростно затарахтел телефон, и руки снова упали на колени, опустилось лицо, обрамленное толстыми черными косами.
— Да ну его, — сказала Ника, — пусть звонит. Но у крыльца затенькал звонок, захлопали еле слышно ворота, в шуме ветра послышались мужские голоса.
— Иди, приехали вот, — сипло сказала Марьяна, — и кашу поставь, пусть варится. Ника встала. Марьяна подождала, когда та выйдет и в спину снова попросила:
— Не вези пацана, Вероника, пожалуйста.
Фотий вкусно пах ветром, морозцем и бензином, топтался в прихожей, снимая тяжелые ботинки, облапил Нику, привычно целуя в макушку и через ее голову переговариваясь с Пашкой, сказал:
— Через пару дней оттепель. Все развезет. Что решила?
— Поеду, — вздохнула Ника, — печку опять же…
— Отвезем, да. Завтра и поедем тогда. Паша, я верно, переночую, вернусь в обед. Вы уж тут…
— Да хорошо, хорошо! — недовольно отозвался Пашка и прошлепал в гостиную, откуда сразу же замурлыкал включенный телевизор. В кухне Марьяна громыхнула кастрюлей. Фотий ухмыльнулся, но встретил Никин взгляд и вопросительно поднял брови. Она, вешая его куртку, пожала плечами и отрицательно качнула головой.
Ужинали молча, изредка перекидываясь дежурными словами. И после ужина Пашка снова ушел в гостиную, закрыв за собой дверь. Ника помогла Марьяне с посудой, пока Фотий курил, просматривая привезенные газеты и сводя светлые брови над размытыми фотографиями и черными жирными заголовками. Снежок неутомимо скребся в стекло, царапался, будто просил, чтоб впустили. Мирно гудела жаркая печка. Так хорошо, подумала Ника, вешая полотенце, тепло. И так плохо без смешных пикировок, вечерних рассказов и громкого смеха. Так хочется, чтоб все вернулось обратно. Но не возвращается. И потому еще сильнее хочется к Женьке, поспорить с мамой, потрепаться с Васькой и Тиной.
Вот только отрываться от Фотия, как всегда во время ее зимних поездок домой — ужасно и совершенно невозможно.
— Не дом, а какие-то похороны, — сказал Фотий, когда лежали, обнявшись, и смотрели в белесое окно, полное черных теней, — пора уже как-то все преодолевать, а, Ника-Вероника? Чего шмыгаешь? Чего грудь вздымаешь?
— Я когда ехала, помнишь, в Жданов, а ты все время мне попадался, я тебя боялась. Думала, ну чисто медведь, суровый такой. А тебе тоже плохо, без светлого, да?
— Я потому тебя и заметил. Ты вся светилась. А сейчас тоже приуныла. Что мне с вами делать-то?
— Я скучаю.
— По сыну?
— По тебе скучаю. Он засмеялся, покачивая ее голову на своей груди.
— Я тут. А если совсем будет невмоготу, звони, сразу приеду.
Глава 8
Тина сидела красиво, как на картинке. Стройная нога в тугом чулке вытянута чуть вперед, а вторая — пряменько у ножки стула. Бедра обтянуты узкой юбкой, в вырезе темно-синей блузки — ложбинка с золотой цепочкой. Рыжие волосы убраны со лба пышной волной. Ника скрестила ноги под стулом и поежилась. При взгляде на поблескивающие колени подруги стало еще холоднее. В большом полупустом ресторанном зале гулко отдавались шаги, скрежет стульев, кашель и разрозненные разговоры. Иногда кто-то смеялся, но смех угасал, будто озябнув и сворачиваясь в невидный клубочек. На пустой эстраде щелкнуло, взвыло, из черных высоких колонок запела жаркая бразильянка, покачивая прохладный воздух непонятными словами. Ника вытянула шею — за одной из колонок торчал неприметный паренек, крутил ручки на магнитофоне. Из-за столиков выбирались люди, покручивая бедрами, шествовали на танцпол, прихватывали друг друга за бока.
— Мерзну, — пожаловалась Ника, натягивая рукава пухового свитерка на озябшие кисти рук, — да где там Васька уже?
— Пляшет, — улыбнулась Тина. Васька и правда, по пути из туалета застряла за черными колонками, крутила попой, счастливо смеясь крупному дядечке в коробчатом пиджаке, а тот, поднимая и опуская плечи, крепко держал ее за круглые бедра, дергался сам, пытаясь изобразить знойную ламбаду.
— Пойди попляши, — предложила Тина, — или дождись водки. А вот, кстати… Худой официант в белой рубашке, через которую просвечивал расписной турецкий свитер, встал у стола, вытаскивая блокнот. Тина вопросительно поглядела на Нику, но та махнула рукой, мол, давай сама.