— У вас тут Митя. С ним девушка была. Такая, кудрявая, маленькая.
— Дмитрий Павлович, — поправил бармен и Ника, смешавшись, неуверенно кивнула.
— Они в подсобке, — бармен чуть отвернул остренькое личико с прямой полоской усов и точно такими же полосками бровей, кивнул на открытую дверь, из которой лился обычный желтоватый свет, — заказывать будете?
— Нет, спасибо. А вы не позовете? Дмитрия. Павловича.
— Пройдите сами, — он кругло повел рукой к стене, где стойка обрывалась. Ника обошла каменную спину и, зайдя за деревянный барьер, остановилась у желтого света. Позади гомонили, радостно кричала что-то певица в телевизоре под потолком. А в подсобке, уставленной картонными коробками, у кафельной стены стояла Васька, требовательно глядя в хмурое лицо бывшего спортивного мальчика Мити. Дмитрий Павлович Митя тоже смотрел на свою бывшую пассию, сунув руки в карманы щегольских брюк со складочками у пояса. И оба молчали. Ника потопталась, выясняя степень опасности для Василины. Но молчаливых собеседников разделял добрый метр кафельного пространства. Тогда она сделала еще шаг внутрь.
— Кхм… Василина. Леонидовна. Ты…
— Куся, уйди, — звонко ответила Васька, не глядя, — мы разговариваем.
— Нда? — удивилась Ника, но не стала мешать новому молчанию.
Повернулась и пошла мимо бармена.
— Все молчат? — спросил тот, выставляя на стойку высокие вазочки с мороженым.
— Э… ну… да, — Ника вышла в зал. Бармен кивнул.
Криничка, думала Ника, пробираясь обратно, Василина, значит, Криничка. Интересно, а какая фамилия у Мити Павловича? И вдруг остановилась, ошеломленно глядя на трех девушек, занявших столик у широкого черного окна. Вернее, на одну из них. Изгибая узкую спину, белоснежную по контрасту с глубоким вырезом черного платья, та наклоняла голову и белые волосы гладкой волной падали, пересыпаясь с одного плеча на другое. Вот поднялась обнаженная рука с часиками-браслеткой, сверкнул в пальцах хрустальный фужер, прикасаясь к краешку такого же в руке другой девушки. И Нике показалось — она слышит тонкий звон стекла, а следом — нежный вкрадчивый смех. Ее толкнули и, качнувшись, Ника спряталась за танцующую пару, пробралась за ней к столу, где Тина в одиночестве смотрелась в зеркальце, поправляя макияж. И заползая на свое место к самой стене, дернула шнурок, гася виноградное бра. Теперь ей была видна не спина, а лицо Ласочки. Та сидела, подавшись к столу, на шейке переливались граненые камушки с цепочками. Распахивала глазищи, болтая с подружками.
— Тебе налить? — Тина спрятала зеркальце и нащупала в рассеянном свете графинчик.
— А? Да. Налей, да.
— Где снова твоя Васька? Сыр совсем заклял. Держи. Ласочка тоже подняла свой фужер, чокнулась с сидящей рядом девушкой, засмеялась, отпивая и стреляя поверх стекла глазами.
— Тинка, — хрипло вполголоса проговорила Ника, — повернись незаметно, вон там сидит блонда, худая в черном платье. А ее ты не знаешь, случаем? Тина оттопырила локоть, будто разглядывая его и быстро оглядев стол, пожала плечами.
— Нет. Какие-то школьницы. Получат от мамок чертей. Ника отвлеклась от Ласочки. И, правда, девчонки-то совсем сопливые. Пышненькая шатенка, в таком же, как у Василины длинном свитере-платье, и под ним тоже ртутно-блестящие лосины, только не черные, а белые, обтягивающие полные ляжки. Круглое лицо с пухлыми губами и немилосердно, как умеют только совсем зеленые девчонки, намазанные глаза с тяжелыми жирными ресницами. И вторая, лица ее Ника не видела, только шею и начало плеч в вырезе лодочкой. Но по спине лежала толстенькая, совсем девчачья коса, старательно завитая на кончике и схваченная широкой резинкой. Обеим с виду лет по пятнадцать. На столе звякнуло, треснуло. Тина охнула и, протягивая руку, зажгла светильник.