Над мокрой головой пролетела низкая чайка. По ее белизне видно – осень пришла, перья отмыты легчайшим золотом спокойного солнца. Ника разбросала руки, издалека разглядывая огромный полумесяц песка, скалы, загораживающие тайные бухты, пластинчатый язык бетонных панелей, выползающий к самому прибою в центре – там, где стоял беляшовский дом. Дальние скалы по правому краю, увенчанные мощным каменным гребнем, будто динозавр вылез и прилег, окуная в воду длинную неровную шею с крошечной башкой.
Перевернулась и поплыла дальше и дальше от берега, мерно работая руками и окуная лицо при каждом гребке. Вода журчала, вздыхая у самого уха, стекала со лба и охватывала лицо.
Как и сказала она Фотию, бетонные плиты пришлись очень кстати. Солнце калило их меньше, чем желтый песок, ветерок охотно обдувал горячие тела загорающих, и мухи, что суетились на мокрых водорослях, не мешали лениться. Потому в сезон плиты всегда были обсижены коричневыми телами туристов.
Плывя и плечами чувствуя мерный взгляд степи, что поднималась над бухтой и раскидывалась все шире, по мере того, как Ника удалялась от берега, она подумала о Беляше. Пашка, чертяка, все же внес свой вклад в борьбу со злом. Выпытал у Ваграма, что Беляш отсиживается на дальнем краю поселка, у одинокой изрядно пьющей Натальи. Сидит там сычом, никуда не выходя. А Наталья, покупая на свою инвалидную пенсию водку для нового кавалера, уже сто раз прокляла бабскую неистребимую жалость, не зная, куда деваться от нового сожителя.
Оказалось, плащ Кипишона Пашка конфисковал не просто так. И вскоре после разоблачения Ваграма, Ника в магазине услышала страшные новости, о том, что зловещий призрак явился в самый поселок, в сумерках метался по скалам, вздевая широкие рукава и тряся треугольной головой. А утром Наталья плакала, размазывая мелкие слезы по трясущимся худым щекам и, с облегчением тараща выцветшие глаза, рассказывала, как явился во двор, стоял молча, ожидая, когда выйдет из времянки ейный новый мужик. И как тот закричал, отмахиваясь полупустой бутылкой.
- Я в дому сидела, ноги сомлели, тока вот и гляжу з-за занавески, а он зарычал, кинулся. А этот, тьфу же, визжит, и руками машет. Думала, помру. Вот тут так и стукает, так и колотит.
Сухая рука ползала по груди, показывая, где стукало, а где колотило.
- Да ты про них скажи, - немилостиво посоветовала Алена Дамочка, с презрением оглядывая тощую фигуру Натальи и ее плиссированную турецкую юбку, - про тебя мы и так знаем.
- Гнал, - покорно рассказала та, - прям в самую степ гнал, а тот и бежать не может, слабый, как тесто. Совсем пропал мужик. Так и убег. И черный после пропал.
- С тобой кто угодно пропадет, - расстроилась одинокая сочная Алена, - ты и трезвенника алкашом исделаешь, в три дня.
- Господь с тобой, Аленушка, что ты такое!.. Я ж жалеючи, а ну остался без ничего, ни дома, ни вот другого. Думала, может на ноги встанет. Мужик нынче редкий.
- А вместо на ноги, он тебе на шею залез, так? – Алена поправила русые прядки, заталкивая их под косынку, навалилась на прилавок, осматривая золоченые складочки на изрядно уже загвазданной юбке, - это ты в Багрово, что ли, купила? Или подарил?
- Подарит он! То девочка оставила, что в августи была. Тута зацепочки, ей уже плохая, а мне в самый раз.
Ника тихо вышла и помчалась в Ястребинку, уличать Пашку. Тот, темнея щекой со свежим синяком, заявил в ответ на ее причитания:
- А что? Вы тут все герои, а я чисто Фаня-щенок. Теперь гармония.
- Будет тебе гармония, вот скажу отцу, - погрозилась Ника, но говорить не стала, взамен вырвав у Пашки обещание торжественно плащ уничтожить.
Они тогда втроем развели костер, прям на плитах. Ваграм сидел, сломив в коленках тощие ноги, в огромных глазах плясали костры. Пашка швырнул скрипящий изорванный плащ в огонь. И тот завонял так страшно, что им пришлось спасаться на песок, с подветренной стороны, кашляя и вытирая слезы.
- Ну вот, - ворчал Пашка, - я только хотел исполнить балладу о призраке Кипишоне, ну никакой торжественности!
- Зато запах, - утешила его Ника, - еще неделю вся бухта будет вонять резиной.
А Ваграм вздохнул, переворачивая страницу своей геройской биографии. И вдруг похвастался:
- А Ваграм это значит - стремительный тигыр!
- О! – удивился Пашка, и отпарировал, - а я вот – апостол.