Продавливая мокрыми ступнями теплый песок, медленно пошла к насиженному месту, упала на коленки рядом со старым покрывалом, на котором сидели уже двое – Фотий пришел и сел возле сына, в такую же позу, обхватив рукой колено, а другую положив рядом. Только у Пашки рука лежала на старом облезлом бинокле.
- А вы что как засватанные? – Ника повалилась ничком, отжимая себя о коврик, - о-о-о, кайф какой…
- Марьяна, - сказал Фотий, - пришла.
Ника вскочила на колени, пристально глядя на далекие плиты. Нашарила бинокль, вывернула его из-под Пашкиной руки, прижала к мокрым глазам.
Маленькая фигурка прыгнула ближе. Коленки, с острым лежащим на них подбородком, черные волосы, закрывают скулы. Руки вокруг коленей впереплет, так что не видно, что там надето на ней, что-то простое совсем, какое-то платьишко. И рядом валяется куртка, та самая, с широкими кожаными плечами. Задрожав, фигурка размылась и помутнела. Отнимая бинокль, Ника вытерла мокрые глаза, как ребенок, пальцами.
- Господи! Как хорошо. Паша! Ты чего сидишь? Иди, давай, ну?
Пашка встал одновременно с Никой, а та танцевала от нетерпения, толкая его в плечо, и дрожа губами, расплывалась в улыбке. Фотий, покусывая травинку, смотрел на них снизу. И Ника замерла, вопросительно глядя, как Пашка, сутуля широкие плечи, неохотно делает шаг, кажется, только чтоб отодвинуться от ее требовательной руки.
- Ну? Что же ты?
Медленно пошел, загребая рыхлый песок босыми ногами. С коричневой спины отклеивались крупные белые и желтые песчинки. Поднимая руку, и с локтя тоже ссыпался редкий песок, Пашка нещадно продрал пятерней лохматые, напрочь выгоревшие патлы. И резко повернувшись, сел снова, подтянул ноги, так же, как там на плите Марьяна, уткнул в колени подбородок, обхватывая их руками.
- Не могу, - голос прозвучал глухо и сердито, - не пойду я.
- Фотий, - Ника с мольбой посмотрела на мужа, - она же знает, видит, что мы тут. Сидим! Ну, чего он? Пусть идет, нельзя так! Нельзя бросать ее!
- Не пойду! – крикнул Пашка, вскочил и пошел к лестнице, отворачиваясь от далеких плит.
- Ты иди! – зло приказала Ника, - да скорее же! Свалились на мою голову, нежные какие!
Фотий покачал головой.
- Ника, пойди ты. Нам сейчас не надо.
- Да, да, но… А как же… ладно.
Ника кинулась в сторону, но вдруг, сведя брови, помчалась следом за Пашкой, поймала его за тонкое сильное запястье, дергая к себе.
- Пашенька… слушай…
- Ну чего?
- Если хоть вот настолечко обидишь ее, убью. Понял?
- Опоздала, - криво ухмыльнулся Пашка, - батя уже грозился.
Вырвал руку и быстро пошел по выбеленным солнцем каменным ступенечкам.
Когда Ника, тяжело дыша, влезла на плиту и села рядом с Марьяной, та повернулась к ней и не улыбнулась. Посмотрела серьезно черными глазами и снова уткнула подбородок в колени.
- У тебя волосы отросли. Ты больше не стриги, ладно? Будем вместе, ты черная, я белая. А волосы длинные.
- Это ж еще не скоро, - ответила Марьяна.
Ника кивнула:
- Ну да. А чего торопиться? Вырастут же.
- Наверное.
- А тут приезжала тетка Иванна. С Галатеей собачкой.
Марьяна улыбнулась.
- Она хорошая.
- Очень. Иванна, конечно. Насчет Галатеи я чего-то засомневалась.
- Да…
Молчали. Ника думала, а что сказать-то? Сказать рады, так Пашка не смог, и Марьяна это знает.
- Хорошо тут как, - голос Марьяны был почти равнодушным, спокойным, - я и забыла, как тут хорошо.
- Вспомнишь. Ты ведь? Ты вернулась?
Марьяна молчала.
- Машенька, - сказала Ника и потрогала руку, лежащую на коленке, - ты подожди, ладно? Иногда нужно просто ждать и никуда не торопиться. Я не знаю, как тебе сказать, чтоб поверила. Но это так. Время вот…
- Меня Иванна так зовет.
- Да. Она тебя любит.
И новое молчание легло на песок, тоже никуда не торопясь. Ника села удобнее и стала смотреть туда же, куда смотрела Марьяна. Уплывая, вдруг стала ею – молодой девочкой, что пережила страшное. И пыталась оторваться от настоящих родных. Дважды. Начать совсем новую жизнь там, где никто не будет знать. Но не смогла. Потому что ее судьба – тут, с этими загорелыми водоплавающими мужчинами, которые, так уж случилось, знают о ней все. И став Марьяной, Ника тяжко поняла, как трудно вернуться ей туда, где гремела кастрюлями, командуя влюбленным мальчишкой, и чувствовала себя – красивой, чистой и нужной. …Теперь надо как-то быть. Носить в себе недавнее прошлое, понимая, что его же носит в себе Пашка, и что Фотий знает обо всем. И, тем не менее, быть снова настоящей – быстрой, язвительной и ловкой Марьяшкой, с острым языком и умением прекрасно готовить. Суметь снова поругаться, подшутить, посмеяться. Как будто остались у нее на это права. Уверить себя, что их отношение к ней – не жалость. Что все снова – настоящее. Потому что иначе не жизнь, а маета с каторгой. Всегда проще в таких ситуациях убежать и начать с нового листа. Но это и будет значить – убежать. Спрятаться. Струсить.