- Ну, как твои дела, Олеся? – тяжело спросил Фотий, - как попала сюда?
Ласочка удовлетворенно улыбнулась и отступила. Вернулась к дивану, и снова забралась с ногами. Уютно усаживаясь, ответила светским легким тоном:
- Очень даже неплохо. А твоя жена, похоже, не в курсе, что мы хорошо знакомы.
Ударение на слове «хорошо» превратило его в еще одну пощечину. Ника повернулась и вышла, мимо удивленного Пашки, выскочила на крыльцо и пошла к воротам, опуская голову.
- Ника! – Фотий в два прыжка догнав, схватил за руку, и Ника, оскалясь, выдернула ее, ловя на плече спадающую куртку.
- П-пусти!
- Куда? Не пущу, конечно!
Снова обхватил ее руками, как в клещи взял, приподнимая над землей.
- Пусти, - заорала Ника, брыкаясь и теряя сапог, - поставь! Ну!
Не соображая от ярости ничего, клацнула зубами, пытаясь вцепиться в ухо Фотия, и тот резко вытянул руки, держа ее на весу. Заглядывая в побелевшее перекошенное лицо, сказал уважительно:
- Ого!
И Ника вдруг сразу остыла. Ударом в голове хлопнуло воспоминание, как на свадьбе в Николаевке Настя кидается на хмурого Петрика, так же растопыривая пальцы, и поняла сейчас Ника – могла и убить, дай ей в руки что острое или тяжелое.
Она обвисла в сильных руках и мрачно сказала:
- Поставь. Ворота. Я ворота, закрыть.
Фотий молча опустил ее наземь. Она, качнувшись, как он недавно, прижалась к его груди, обхватила руками, как сумела дотянуться. Утыкаясь в свитер, глухо сказала:
- Господи. Да как же сильно я тебя люблю. Убью ведь. И сяду.
- А Женька будет носить передачи, - в макушку ответил Фотий, обнимая ее плечи.
- Не обманывай меня, - попросила она, - никогда-никогда, ладно? Мне ведь некуда деваться. Я не смогу. Чтоб он…
- Кто?
- Ж-ж. Женька. Чтоб он носил.
- Тебе сейчас рассказать?
Она отклеила лицо от его свитера и оба одновременно повернули головы, к маленькому дому с Ласочкой-Олесей внутри.
- А ничего не было?
- Нет.
- Потом расскажешь.
- Да, моя Вероника.
За длинным ужином Ника все рассказала, а Ласочка ела молча и аккуратно, изредка взглядывая то на Фотия, то на нее – слегка удивленно, то на молчаливого Пашку, - тот не поехал в поселок, остался, перенеся дела на завтрашний день. Убрав со стола, посидели еще, Фотий задавал вопросы, постукивая пальцами по скатерти, Пашка на маленькой скамеечке притулился у печки, шерудя в углях кочергой. Ника сперва хотела сесть рядом с Фотием, подвинув к нему стул, но увидела иронический быстрый взгляд Ласочки и разозлясь на всех и на себя в первую очередь, осталась у другой стороны стола. И только гостья безмятежно валялась на диване, согнув коленки и рассматривая абажур в ситцевых цветочках.
Наскучив вопросами, встала и сказала Нике:
- Пойдем, перекурим.
Ника покорно пошла, клянясь себе, что никаких вопросов задавать не будет. На крыльце, под низким и черным звездным небом Ласочка, затягиваясь сигаретой, сказала ей:
- Не дергайся. Ничего не было. Ну, пару раз на пляже потрепались, в Низовом, да в баре он мне коктейль покупал.
- Когда? – глухо спросила Ника, следя, чтоб сигарета не дергалась в дрожащих пальцах.
- А я помню. Когда? Ну, летом. В июле кажется. Я тогда с Токаем поругалась. Приехала одна, скучала. А тут смотрю, та-акой седой мачо, весь в мускулах. Думала закадрить.
Она выжидательно замолчала. Ника упорно молчала тоже, в красных кругах перед глазами плыли картинки яркого лета, бар под камышовыми зонтиками, раздетая Ласочка, восхищенный взгляд Фотия. Высокие стаканы с цветной веселящей смесью.
- Не боись, он мне тогда нафиг не сдался, раскрутила на выпивку и ушла с Беляшом. Ну? Успокоилась?
«А если б сдался, то…» гудели в голове язвительной медью слова, подписями к воображаемым картинкам. Ника зажмурилась, чтоб стало больно векам. Кашлянула, боясь говорить, вдруг голос пискнет и сорвется.
- И, вообще, ты мне нравишься больше, чем эти твои тарзаны, - великодушно закончила Ласочка, - пойдем, я замерзла. Ну? Никиша, ну?
Она внезапно оказалась совсем рядом, прижалась щекой к Никиному лицу, обхватила руками ее плечи, притискивая грудь к своей. И отстранила закаменевшую Нику сама, тихонько смеясь.
- Представляю, как вы с ним. Наверное, сла-а-адко, а?
Ночью Ника не дала Фотию ничего рассказать, любила его так отчаянно, падая в такую темную бездну, что он сжимал губы, одновременно кладя жесткую ладонь ей на раскрытый рот. Отдергивал, наваливаясь, а она, не отводя глаз от еле видного лица, думала огромными буквами, стараясь успокоить себя – ЛА-СОЧ-КА. И снова кидала горячее тело навстречу, вклещиваясь ногами в его поясницу, шептала: