Ласочка вдруг улыбнулась давешней змеиной улыбкой.
- Хочешь, докажу.
Повернулась и вышла в прихожую, хлопнув кухонной дверью. Ника села на табурет, упрямо сжимая губы. Опять влезла, куда никто не просил. Пашка будет злиться. Эта тоже вон ноздри раздувает. И только Марьяшка там никому не нужна. Фу, как все получается нехорошо и противно, принес же черт эту кралю к их воротам! Но покачавшись на табурете, решила, нет, все правильно. Успеет Павел побегать за своей новой игрушкой, потом. Сейчас, когда Марьяшка лежит там с треснутой ногой, обойдется. А Фотию она верит. Он довезет негодяйку домой и вернется. У них будет еще одна ночь, в череде уже прожитых и будущих. И никаких Ласочек за стеной.
Убравшись в кухне, ушла в спальню, вытащила из шкафа вещички, чтоб поудобнее одеться, когда будут с Пашкой таскать доски для качелей и привинчивать секции цветного заборчика. Натянула старые штаны с кучей карманов, и, выворачивая свитер, подошла к окну.
Напротив, на скамейке перед каменным садиком, сидела Ласочка, покачивая ногой в замшевом сапожке. Подняв светлое личико, внимательно слушала, с готовностью кивая и задавая какие-то вопросы. Открывала ротик, ахая и смеясь. А перед ней стоял Фотий. Ника медленно опустила руки со свитером. Показывал рукой, что-то объяснял. Вот развел руками, засмеялся, вторя женскому счастливому смеху.
И на лице у Ласочки было такое трогательное, такое нежное выражение, будто кроме Фотия нет никого на земле, вообще во всей вселенной один он остался, и - царит. Вот отошел на пару шагов, нагнулся, что-то разыскивая, и поднял обломок камня, вернулся, показывая собеседнице сверкающие на сломе кристаллы. Та провела пальцем и снова заахала, будто показал чудо. Фотий, тронув Ласочку за рукав, увлек за собой, в сторону технического ангара. Та пошла следом. Но сперва повернулась и, найдя глазами Нику, улыбнулась ей.
В коридоре все еще ходил Пашка. Ника стояла, запутав руки забытым свитером. Из окна уже не видны эти двое. Можно, конечно, выйти во двор, как бы по делу. А там насмешливый взгляд Ласочки, говорящий – пасешь своего мужика, ну-ну. Можно ходить вместе с ними, слушая о том, о чем она уже сто раз с Фотием говорила. Или просто – отвести его в сторону и попросить. Или накричать. Или предупредить. О чем? Или ночью они не договорились, что верят друг другу?
Она встряхнула свитер и медленно, с каждым движением уставая все больше, надела его, одергивая подол. Сейчас Ласочка два часа положит на то, чтоб Ника увидела – как именно они будут ехать в машине. - Три часа вместе. Три часа она будет морочить ему голову своим невинным видом и нежным взглядом. И не успеет Фотий опомниться, как не успела она ночью, когда голая Ласочка прижималась к ней горячим быстрым телом, и казалось – да такие пустяки, все можно с ней, такой легонькой, такой беспроблемной.
Наверное, так же думал нынешней ночью Пашка, когда она забрала его к себе, сама. Наверняка сама. Поймала пару его мужских восхищенных взглядов и – сделала. Чтоб после скорчить невинную рожицу – я не виновата, он сам. Все они сами.
Вынося к мусорному баку ведро, Ника изо всех сил старалась не смотреть в сторону технического ангара, куда Фотий увел Ласочку. Но высыпая мусор, все же оглянулась. И увидев черную распахнутую дверь, ничего не увидела в сумраке внутри. Они сейчас там. Очень красивая блондинка в белой курточке, черных джинсах и стильных замшевых сапожках. И ее муж, как она сказала – такой седой мачо, с мускулами.
Закусывая губу, быстро пошла обратно, резко встряхивая головой, топая рабочими сапогами и криво улыбаясь. Бабушка Никиша…
В коридоре задержалась у полуоткрытой двери в гостиную. Уставилась на Пашкину спину. Тот прилип к окну, пытаясь разглядеть левую часть двора.
- Что не идешь отцу помогать? – звенящим голосом спросила.
Тот, отскочив, опустил голову, ухо налилось багровой краской.
И этот туда же, - Ника сунула ведро в угол, застегнула куртку и вышла. Спустилась с крыльца и пошла к воротам, не глядя на ангар, откуда доносился серебристый Ласочкин смех.
Никто не окликнул и не побежал следом, когда она, постояв секунду, отвернулась от спуска к пляжу и пошла над обрывом, выходя на широкую тропу, ведущую к дальним скалам.
Море сверкало, и по серой синеве плыли медленные тени облаков. Иногда сливались, затемняя воду, и солнце, прорываясь через дыры, зажигало на темном олове белые пятна. Степь, пегая и хмурая, какой всегда бывает она в мертвое предвесеннее время, пятналась мокрыми участками, но под тощими кустиками полыни светились остатки нестаявшего снежка, и у Ники от холода зачесались уши. Шапку опять забыла, подумала, накидывая капюшон и стягивая на шее шнурок, так что лоб весь скрылся под неровно собранной тканью. Шла быстро, иногда нагибалась, чтоб сорвать сухую веточку полыни и, растерев пальцами, поднести к холодному носу. Сладкий немного пыльный запах успокаивал, говоря о том, что в мире, кроме Ласочки, есть еще много всего. Есть эти великолепные пятна, что солнце кладет на воду, мерный шум волн внизу. Запах полыни и чабреца. Черточки черных птиц над травой и белых – над морем. Есть их с Фотием тайная бухта. Как хорошо, что она, болтая, не стала рассказывать Ласочке, где она находится и что для Ники значит.