Так умение видеть тайный слой под слоем явным помогало Нике справляться с пугающими ее вещами. Каждый кусок реальности имеет свою подкладку, знала она – как сухой стебель мертвой весной содержит в себе прошлое семя, упавшее в землю, и будущий росток, который обязательно появится настоящей весной. Не в буквальном смысле, а в том, о каком Ника и сказать не могла, разве что пошевелить пальцами, с надеждой глядя на собеседника.
Собеседником был Фотий, и сидя за старым кухонным столом, на котором полупрозрачная свеча держала набухающую каплю, слушал внимательно и без насмешек.
- Понимаешь, я раньше видела только отдельную вещь. Цветок, например, это – лето, или голый куст на морозе, и это – зима. А теперь я смотрю и вижу, что весна ведь была, так? И даже если ветки голые, то будут листья, а потом снова голые. Я смотрю на одно и вижу в нем – много. Как слоеный пирог.
Свет протекал через пальцы, тоже делая их чуть-чуть прозрачными, а она снова смотрела с надеждой, с неловкой насмешкой над своим неумением сказать:
- Ты понимаешь?
И он, сидя напротив, чтоб лучше видеть ее темные в живом свете глаза, кивал, понимаю…
Отвечала серьезно и успокоенно:
- Тогда я счастлива.
И снова утыкалась в книжку.
Фотий, допивая чай или ремонтируя какую-то мелочь на своем конце стола, посматривал на собранные заколкой пряди, на круглый подбородок, лежащий на пальцах. Поражался тому, что книга, из которой она вытаскивала свои главные вопросы, могла быть какой угодно – сборник рецептов, к примеру, или старый учебник… Понимал и другое – непоследовательность размышлений была лишь маленькими видимыми краешками того, что варилось в ее пушистой голове. Думал, пусть так. Думал – да, я могу ошибиться, но я решил и я верю, это именно так.
Она поднимала глаза и улыбалась.
- Что?
Он качал головой в ответ – ничего. Ничего, читай.
Медленно протирал детальку промасленной тряпкой. Мишаня прав, я нашел место и нашел человека. Женщину нашел. И дело не только в том, что она – моя женщина.
Вот в один из таких вечеров она сказала, пугаясь и тут же сама себе решив:
- Мне так хорошо, что я знаю – всему бывает конец, и этому нашему хорошо он тоже будет. Не утешай, я сама. Утешусь. Помнишь, я говорила, что вижу слои? У каждого счастья есть, ну такая тень, и чем счастье ярче, тем она чернее, наверное. Но без нее оно не блестело бы. Так сильно. Я счастлива в сто раз сильнее, когда вижу, что это не навсегда. И боюсь, вдруг кончится. И знаю – кончится.
Он молча смотрел, как волнуется, подбирая слова. Знал, если хоть тень усмешки мелькнет на его лице сейчас – она замолчит и больше никогда он не увидит ее такого вот лица – совершенно открытого, живого, как летняя текучая вода, полная солнца. Даже если усмешка эта будет отцовской, с гордостью за отличницу-дочку.
- Кончится, - упрямо повторила она. Голос задрожал, глаза широко открылись, глядя в темное окно.
- Потому мне остается только быть счастливой и… и не думать о будущем.
Он ответил серьезно, потому что видел – напугана всерьез и расстроилась. Знал, утром она будет снова улыбаться, и танцевать, делая обычные домашние дела, но сейчас вокруг них стояла ночь, прижимаясь темным лицом к стеклам.
- Ты говоришь верно, но ты не права. Ты знаешь и видишь, но еще ты должна верить, понимаешь? - Верить в то, что отдача не равна подаркам, иначе какие же это подарки? Кроме честной мены, есть дары. А за них мы не платим. Мы можем быть лишь благодарны.
Она кивнула, слушая жадно, и он мысленно сходу дал себе по мысленным рукам – смотри, не начни витийствовать, диоген доморощенный.
- Я знаю, ты справишься со страхами, но я хочу, чтоб тень не мешала твоему свету. У нас все будет хорошо. И у Женьки тоже. И у Пашки. Твое знание про… скажем так – про неумолимость изменений, это ценность. Но пусть оно просто лежит там, где-нибудь, в дальнем ящике. Сумеешь?
- Я тебе про это как раз. Учусь вот уметь.