- Значит, сумеешь.
- А ты почему такой умный?
Он растерялся от вопроса и положил на стол металлическую витушку. Пожал плечами.
- Наверное, потому что старый. Опыт вот.
- Многие старые, - она не стала его утешать, и Фотий возвеселился, вот же девочка в серебряном платьице – если решила выяснить всерьез, то идет напролом, не отвлекаясь на реверансы.
- Мне тринадцать было, влюбился в библиотекаршу. Ходил каждый день, страшно боялся, заметит, что люблю. Перечитал все, что там у нее было.
- Ах, вот что! Наверное, долго любил, если на всю жизнь начитался, а?
Он вспомнил тихую окраинную библиотеку и столик у окна, где женский силуэт окружало сияние солнечной пыли. А за окном постоянный рев – недалеко была воинская часть и по раздолбанному проселку постоянно катались вездеходы, ему они почему-то казались очень веселыми, наверное, из-за своей ревущей механической силы.
- Полтора года любил. Потом она вышла замуж за майора и уехала. А я привык. Всю жизнь читаю.
Ника отодвинула книгу и положила подбородок на кулаки, блестя глазами.
- Прям роман!
- Угу, о любви. К чтению.
- Видишь, значит, женщина тебе, тебя, научила чему-то важному.
- Еще бы. Вы такие, только важному и учите.
- Нет, - подумав, сказала справедливая Ника, - она тебя, а ты вот, меня учишь, хоть ты и не женщина. Прямо скажем, совершенно не женщина. И это мне нравится.
- А я?
- И ты, - великодушно ответила, и улыбнулась, зная, вечерние посиделки подошли к концу, начинается ночь. Эта – особенная. Теперь она будет помнить о том, что хорошее время может смениться плохим, но это значит, что потом снова придут перемены. Он сказал. Ему она верит.
С тех пор она не боялась самых страшных вещей, но это место, в которое она влюбилась, не меньше, чем полюбила своего мужчину, вдруг когда-то оно принесет горести, и сможет ли она простить ему их? Травы, огромное небо, песок, усыпанный ракушками, мерная вечная вода – свидетели ее полного безграничного счастья. Хорошо бы проблемы не касались Ястребиной бухты, но, наверное, так не бывает, если живешь. И нужно быть сильной, чтоб, не убегая, продолжать любить место так, как любишь человека – проходя все испытания вместе.
Шла через ветер, держа в кармане зазябшую руку, и другой, в целой перчатке, придерживая капюшон. Чуть не погибла там, в самом прекрасном месте, в тайной бухте, испытала, может быть, впервые в жизни смертный страх, когда повисла, утыкаясь лицом в шершавый камень, который молча и равнодушно смотрел ей в глаза, и не опустил бы каменного взгляда, если бы сорвалась и загремела вниз по острым обломкам. И сейчас, в плоской степи, где впереди маячила крыша белого большого дома – одного на всю бухту, поняла – она не владеет и не повелевает: такая же часть, как ветка, оборванная ветром или как сожженная летним пожаром трава. И, кажется, это начало перемен. Надо справиться.
Пашка бежал навстречу, цветной свитер мелькал под расстегнутой курткой.
- Ты куда провалилась? Батя машину вывел, ищет тебя. Олеська сидит, ехать же пора.
Пошел рядом, тяжело дыша и вкусно втягивая морозный воздух, посматривал сбоку.
- А ты чего такая? Извозилась вся. О! Слышишь?
Она ждала услышать далекий мужской голос, но капризно загудел клаксон – видно, Ласочка соскучилась сидеть в машине.
- Черт, да ты упала, что ли? Со скалы сорвалась? У тебя рука рассажена.
- Ладно, живая же. Отцу не говори, хорошо?
Пашка хмыкнул. Голова Фотия показалась над скалами – он поднимался по тропе с общего пляжа. Встретились у ворот, и он быстро оглядел Нику, открывая дверцу машины:
- Все нормально, - сказала она, пока не стал тоже задавать вопросы, - поскользнулась на камне, у самого песка, упала, нестрашно.
Пораненную руку сжала в кулак и сунула в карман. На переднем сиденье Нивы Ласочка разглядывала ее через стекло. Ника помахала ей рукой в перчатке. Та вдруг улыбнулась в ответ – так нежно, с такой неподдельной радостью, что у Ники дрогнуло сердце. Вот же какой хамелеончик. Ясно, почему она никак не шагнет из центра мира, не выпускают ее оттуда, тетешкаются, лишь бы вот так посмотрела снова и снова.
- Ника, нам пора, время, - Фотий приобнял за плечи, подержав, отпустил.
Она обрадовалась, что не полез целоваться. Под взглядом Ласочки было такое чувство, что они голые на ветру.
- Да. Да. Езжайте уже.
Но когда шагнул к машине, не выдержала и позвала:
- Фотий.
Приподнимаясь на цыпочки, сказала в ухо над поднятым воротником куртки, раздельным шепотом:
- Я не шутила. Убью ведь.
- Понял, - серьезно кивнул он. И улыбнулся во весь рот.
В обед они сидели с Пашкой в кухне, умаявшись от работы на воздухе, молча ели, пылая намороженными ветром щеками. Потом Пашка сварил кофе, разлил его по большим фаянсовым кружкам и, откусив галету, посмотрел на Нику. У той на руке сверкал квадратик пластыря.