Кроме неприятного марта, который виделся Нике одетым в ношеные лохмотья стариком, ничего в Ястребиной бухте особенного не происходило. Да и старик-март не скажешь, что происходит, сердито думала она, напяливая надоевшие перчатки. Хорошо, работы полно, хотя, говоря слова и думая мысли о том, что к сезону надо успеть как можно больше, она уже в наступление горячего летнего сезона не верила. Откуда бы ему взяться тут, в насквозь промерзшей степи, раскинутой над свинцовым морем, как старый дырявый платок.
- Я знаю, - сказала как-то, отодвигая ногой банку с краской и застегивая испачканными пальцами воротник до подбородка, - я поняла, у нас зима – весной. Так?
Фотий кивнул, вытирая кисть, которой подкрашивал железные перила. Ника скорбно вздохнула.
- А я радовалась, какая теплынь, трава в ноябре по колено. И в октябре, помнишь – бабочки и пчелы? А она просто переехала! Началась в январе и, погоди, февраль, март, да еще, наверное, прихватит кусочек апреля?
- Как всегда, - Фотий улыбнулся ее расстроенному лицу с пятном краски на щеке, - зато потом лето, не забыла? Нам бы успеть. К маю. А там закрутится, Ника-Вероника, еще будешь вспоминать, как мы у печки ленились.
- Хочу уже вспоминать.
Ветер загремел, утаскивая снятую с банки крышку, покатил по двору, швырнул на ступеньки. Фотий снова посмотрел, как Ника вытирает покрасневший нос скомканной бумажной салфеткой.
- Тебе надо съездить домой. Побудь с Женькой, с мамой. Умаялась ты тут в рабочем старье. И они скучают.
Мама звонила вчера и Ника чуть не заплакала, когда Женька, сопя в трубку, сказал:
- К тебе хочу. Купаться.
- Женечка, да тут мороз, ветер знаешь какой?
- Нет, - сурово ответил сын, - нету мороза. Там же море. И Паша.
И Ника его вполне поняла. Какой-такой мороз в прекрасном краю, где море и загорелый Пашка.
Может и правда, поехать на недельку?
Фотий ушел за угол, гремел там чем-то. Высунувшись, перекричал налетающий порывами ветер:
- Марьяшку через три дня забираем. Даже Павел согласился еще побыть, не сбежит, как она вернется. Нормально, поезжай.
Вытащил длинные доски, шмякнул их наземь.
- Синоптики обещали снегопады. Может дорогу занести совсем. Думай, Ника.
- А ты? – она подошла и прислонилась к его куртке. Он повернулся, отгораживая ее от ветра.
- Поскучаю и помру.
- Ой, ну тебя.
Он улыбнулся:
- Буду работать. В апреле Мишаня приедет, тогда тебе тут надо. Привезет свою Марину, станет предложение делать. Под абрикосами. Снова на ней жениться хочет.
- А я при чем?
- Сказал, ты на него вдохновляющее действуешь. Сказал, у тебя энергетика светлая. Будет питаться.
- Вампир какой. Ладно, Мишане можно. Он хороший.
Фотий осматривал доски, придерживая Нику, делал шаг в одну сторону, в другую, и она послушно топталась, то выглядывая из-за локтя, то задирая голову, чтоб посмотреть на его лицо.
- Соскучилась я по Женьке. И по девочкам.
Ника вспомнила последние Васькины новости.
- Куся, - кричала та в телефон, радостным голосом тоскующей лебедицы, - Кусинька, я замуж выхожу! Куся, а твои босолапки, беленькие такие с ремешочками, они какого размера? Не тридцать пятого, не? Знаю, что у тебя тридцать седьмой, ну думаю, а вдруг. Папа сказал, в «Меридиане» закажем столики, ты свою Тину Дивановну обязательно бери, я в нее буду бросаться букетом, Куся! Я бы в тебя бросилась, но твой Фотий, он же меня убьет тогда. Куся, я еще чего подумала, когда тебе будет сорок пять, а ему сколько же это будет? Нет, нет, я так. Ты не думай, он хорошо сохранится. Наверное. Ты ему давай витамины, поняла? Я тут папе купила, гертон… герон… ой, не помню, в общем, для дядек. Какой жених? Мой? Как в смысле кто? А-а-а, ты может, даже, и знаешь, двоюродный брат жены брата Холика, с которым я когда-то… ну ты поняла. Да неважно. Главное, я тут достала же! Щас, щас, где тут, ага – ламе-букле и шанжан. Кусинька, я не знаю, с какой стороны у этого шанжана ламе, а с какой букле, но таа-ак краси-и-о-во-о! Белое и все сверкает переливами. Кого как зовут? А, ну так Криничка зовут. Почему кликуха, это фамилие у него такое. Ой… Куся… Это, что ли, я стану теперь Василина Криничка?
После разговора Ника хохотала еще час, отмахиваясь от вопросов Фотия. А потом унесла в гостиную свою чашку, включила мигающий телевизор и стала по Ваське скучать. Заодно и по Тинке тоже. Обе, конечно, летом приедут, как и в прошлом году. Василина на обрыве обнаружила заросли бешеных огурцов и три дня провела, ползая на коленках, обламывая пузатые светленькие огурчики и визжа, когда они плевались семенами, пока Тина и Ника валялись в шезлонгах и чудесно сплетничали, намазывая друг друга маслом для загара и от загара. На веранде тогда еще гремела кастрюлями Марьяна, и Пашка вытаскивал из ангара гидрокостюмы, колдовал над ними, сгибая загорелые плечи. Женька сидел рядом на корточках, упираясь руками в коленки, и с упоением заглядывал Пашке в лицо, переползая за ним вокруг черной кучи рукавов и штанин. А потом из степи приходила мама, в такой же соломенной шляпе, какая была на шоколадной даме в первый Никин приезд. Разбирая травки и цветочки, озабоченно воспитывала Нику, Пашку, Женьку – всех, кто подворачивался под руку.