Ястребиный источник

Ахерн[45]

Что там плеснуло?

Робартис

Выдра в камышах;
Иль водяная курочка нырнула
С той стороны моста. Ты видишь башню?
Там свет в окне. Он все еще читает,
Держу пари. До символов охоч,
Как все его собратья, это место
Не потому ль он выбрал, что отсюда
Видна свеча на той старинной башне,
Где мильтоновский размышлял философ[46]
И грезил принц-мечтатель Атанас,[47] —
Свеча полуночная — символ знанья,
Добытого трудом. Но тщетно он
Сокрытых истин ищет в пыльных книгах,
Слепец!

Ахерн

Ты знаешь все, так почему бы
Тебе не постучаться в эту дверь
И походя не обронить намека? —
Ведь сам не сможет он найти ни крошки
Того, что для тебя — насущный хлеб.

Робартис

Он обо мне писал в экстравагантном
Эссе — и закруглил рассказ на том,
Что, дескать, умер я.[48] Пускай я умер!

Ахерн

Спой мне о тайнах лунных перемен:
Правдивые слова звучат, как песня.

Робартис

Есть ровно двадцать восемь фаз луны;[49]
Но только двадцать шесть для человека
Уютно-зыбких, словно колыбель;
Жизнь человеческая невозможна
Во мраке полном и при полнолуньи
От первой фазы до средины диска
В душе царят мечты — и человек
Блажен всецело, словно зверь иль птица.
Но чем круглей становится луна,
Тем больше в нем причуд честолюбивых
Является, и хоть ярится ум,
Смиряя плеткой непокорность плоти,
Телесная краса все совершенней.
Одиннадцатый минул день — и вот
Афина тащит за власы Ахилла,
Повержен Гектор в прах, родится Ницше:
Двенадцатая фаза — жизнь героя.
Но прежде чем достигнуть полноты,
Он должен, дважды сгинув и вокреснув,
Бессильным стать, как червь. Сперва его
Тринадцатая фаза увлекает
В борьбу с самим собой, и лишь потом,
Под чарами четырнадцатой фазы,
Душа смиряет свой безумный трепет
И замирает в лабиринтах сна!

Ахерн

Спой до конца, пропой о той награде,
Что этот путь таинственный венчает.

Робартис

Мысль переходит в образ, а душа —
В телесность формы; слишком совершенны
Для колыбели перемен земных,
Для скуки жизни слишком одиноки,
Душа и тело, слившись, покидают
Мир видимостей.

Ахерн

Все мечты души
Сбываются в одном прекрасном теле.

Робартис

Ты это знал всегда, не так ли?

Ахерн

В песне
Поется дальше о руках любимых,
Прошедших боль и смерть, сжимавших посох
Судьи, плеть палача и меч солдата.
Из колыбели в колыбель
Переходила красота, пока
Не вырвалась за грань души и тела.

Робартис

Кто любит, понимает это сердцем.

Ахерн

Быть может, страх у любящих в глазах —
Предзнание или воспоминанье
О вспышке света, о разверстом небе.

Робартис

В ночь полнолунья на холмах безлюдных
Встречаются такие существа,
Крестьяне их боятся и минуют;
То отрешенные от мира бродят
Душа и тело, погрузясь в свои
Лелеемые образы, — ведь чистый,
Законченный и совершенный образ
Способен победить отъединенность
Прекрасных, но пресытившихся глаз.

На этом месте Ахерн рассмеялся
Своим надтреснутым, дрожащим смехом,
Подумав об упрямом человеке,
Сидящем в башне со свечой бессонной.

Робартис

Пройдя свой полдень, месяц на ущербе.
Душа дрожит, кочуя одиноко
Из колыбели в колыбель. Отныне
Переменилось все. Служанка мира,
Она из всех возможных избирает
Труднейший путь. Душа и тело вместе
Приемлют ношу.

45

Оуэн Ахерн — персонаж, появляющийся в рассказах Йейтса рядом с магом Робартисом, благочестивый католик, которого Робартис старается вовлечь в свой мистический Орден Алхимической Розы. Вдвоем они представляют пару дополнительных масок. Как писал Йейтс в предисловии к книге, «они занимают свое место в фантасмагории, с помощью которой я пытаюсь объяснить свою философию жизни и смерти».

46

Где мильтоновский размышлял философ — аллюзия на стихотворение Мильтона «Il Penseroso» и иллюстрацию к нему художника Сэмюела Палмера (1805–1881), названную «Одинокая башня».

47

Принц Атанас — герой одноименной поэмы Перси Биши Шелли (1792–1822).

48

Что, дескать, умер я… — так в рассказе Йейтса «Rosa Alchemica».

49

Есть ровно двадцать восемь фаз луны… — Этот краткий экстракт из «Видения» производит впечатление и сам по себе, без знания его «системной» подоплеки. Например, фраза о том, что «Горбун, Святой и Шут идут в конце, / Перед затменьем», дает названия трех последних фаз Великого колеса, 26-й, 27-й и 28-й, в непосредственно убедительных образах старости, завершения жизненного круга. Читатель может воспринимать Горбуна как усталого человека, согнувшегося под бременем лет, памяти и т. д., Святого — как человека, изжившего свои желания, Шута — сразу в трех планах: 1) как объект насмешек (ср. с идеями Бахтина о карнавальном осмеянии старости), 2) как романтического героя, трагическим смехом реагирующего на «смешную и глупую шутку» жизни и смерти, и 3) как мудреца, готового к началу следующего круга перевоплощений.