Подбросив полешков, мужчины парились до проступающей на коже красной сетки. Крахмалисто скрипели чистые тела. Бисерные капли ползали по распаренной спине щекотно, словно ожившие в тепле мухи, и у Полудина не раз возникало желание смахнуть надоедную мелочь.
С ярко-зелеными листьями на дымящемся теле мужчины выбегали из бани и, выбросив вперед руки, с первобытными криками ныряли в пухлые сугробы. Плавился снег. Тела покрывались шершавой налипью.
На следующий день женщины скучали и настойчиво просились домой…
Как-то незаметно отошли семейные новогодья в Алешунине, сменились праздничной скукой за чинным городским столом. Поначалу мужчины, еще помня деревенский присад и свои озороватые наброды на чистом алешунинском снегу, срывались сразу же после ночного празднования в баньку и пребывали несколько дней в благодатной отвязке, после которой пусть и побаливала голова, но зато как-то легко делалось на душе, однако и в мужском табунке не всегда были лад и согласие, и со временем январские поездки сошли на нет…
Сейчас, после утиной охоты, Полудин, глядя в лобовое стекло, по которому разбегались ветвистые дождевые молнии, с щемящей теплотой вспоминал былые наезды, себя, по-мальчишески живого, порывистого.
Полковник, прорицающий будущее, был настроен деловито:
– Возьмем пивка, водочки…
Закодированная от губительного соблазна продавщица встретила Полудина и Полковника понимающей улыбкой: «Всё квасите?» – без лишних слов выставила на вытертый до белизны прилавок батарею бутылок и, полистав толстую амбарную книгу, назвала сумму с учетом старых долгов. Полковник крякнул, но расплатился.
Наконец закиданный грязью «жигуленок», объезжая неторопких деревенских гусей, подкатил к знакомому палисаднику. Задержавшийся в салоне Полудин с улыбкой смотрел, как Полковник, приблизившись тяжелой медвежьей походкой к двери, нагнулся, вытащил наивно спрятанный ключ из-под домотканого половика и, подавшись всем телом, отомкнул амбарный замок.
И остальные приметы жилья – будь то пучки зверобоя и мяты, развешанные в коридоре, зубастая щука с бессмертником в пасти и мятыми красными десятками, которых как будто стало меньше – как после объяснит Петрович, на них по ошибке польстился один из хмеловатых гостей, – даже клетчатые расхлёстанные тапочки с приплюснутым задком и многое другое говорили об устойчивости деревенского бытия и подтверждали то далекое, памятное.
Изба выстыла, от стен веяло сырцой. Между двойными окнами, проложенными нашлепками зеленого мха, сонно ползали мухи.
Полудин снял куртку, расправил плечи. И Полковник по всей его молодцеватой позе и заигравшим глазам понял, что зять серьезно настроился на колку дров, а ему скорее всего придется заняться приготовлением коронного блюда – картофельной мятухи с тушенкой. Зная, что почти все дрова разделаны и осталось нетронутым только кряжистое, с сучьями дубье, Полковник быстро взглянул на засветившееся лицо Полудина и хитро улыбнулся.
Ну и дубочки достались Полудину! По истерзанным, наполовину надколотым тушкам он хорошо представил, как мучился Полковник. Словно желая что-то подобрать полегче, он оглядел все дровяные запасы, покачал головой и, настраивая себя, со злостью взглянул на ощерившийся по-щучьи раскол дуба. Руки чесались взять колун и, ухнув, садануть с молодецкого размаха, но какой-то остерёг, доставшийся от дедовских времен, заставил его помедлить. Покопавшись в хозяйственных ящичках, он нашел ржавый, без каких-либо следов недавнего применения клин.
– Господи, благослови! – Полудин поплевал на ладони и превратился во что-то крушащее, напористое: был недавно обыкновенный человек, а стал человек-топор. Каким-то запредельным инстинктом Полудин ощущал структуру каждого дубового обрубка, видел замысловатое внутреннее витьё.
– И-эх! – По лбу потекли щекотные струйки. Не желая отвлекаться, он мотал головой, чтобы защитить глаза от едкого пота.
В сенцах гавкнула и тут же притихла Квитка, размашисто хлопнула дверь и послышались бодрые возгласы, которые сопровождают почти каждую мужскую встречу, однако увлекшийся колкой Полудин ничего не слышал за треском раздираемого дубья и своими лесными уханьями. С удивлением и неудовольствием он ощутил, как кто-то бесцеремонно похлопал его по плечу.
За спиной, радостно щерясь, стоял Комендант в своей потертой, надвинутой на самые глаза фуражечке.
– Привет трудовому народу!
Полудин утопил колун в дубовой теснине, смахнул рукавом пот и протянул Коменданту горячую руку.
– Как охота? – задал накатанный вопрос Славка.
– Так себе. Пара крякашей…
– Что-то слабовато.
– Охота на охоту не приходится.
– И то верно! – согласился Комендант, поглядывая на темную горку разделанного дубья. – Всех уток не перестреляешь, всех баб не перетопчешь!
– Но к этому надо стремиться! – возразил Полудин словами Полковника.
– Молодец! – захохотал Комендант. – Правильно говоришь. Курить есть?
– С прошлой осени бросил.
– Тоже правильно! – похвалил Комендант. – Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет. Тогда я у Петровича стрельну. Значит, в Теплой заводи охотились?
– Как всегда.
Комендант пощупал мелкоячеистую сеть, свисающую с обшарпанной, с пробитым дном лодки:
– Хорошая. Китайская.
И с безразличием, показавшимся Полудину наигранным, сообщил:
– Там, на Теплой, какой-то белый орел летает.
– Орел? – переспросил Полудин, изучая лицо Коменданта. – Какой еще орел? Ястреб?
– Может, и ястреб, – согласился Комендант. – Ты чего одним клином работаешь? Вбил бы пару. С разных сторон.
Но Полудин уже не думал ни о каких клиньях.
– И кто же видел этого ор… ястреба?
– Ванюшка, сынулька мой, – спокойно сказал Комендант, завладевая колуном. – Дай-ка я вдарю! Ванюшка с дедом Семеном на щучьем икромёте был. Видал… – Комендант легонько, словно играючи, взмахнул тупоносым колуном, и жилистый кряж с хрустом развалился.
«Да-а! – восхитился про себя Полудин. – Однако, на любого умельца найдется умелец!»
Терпеливо переждал, когда Славка окончательно расправится с чурбаном, и, покусывая губы, спросил:
– И откуда же взялся такой ястреб?
– А хрен его знает! – пробормотал Комендант, хищно прицеливаясь к другому чурбачку. – Мутация. Все на этом свете перемешалось. А Ванюшка-то! Ванюшка! – заговорил он с восхищением. – Прямо-таки загорелся. Пристал: «Возьми у кого-нибудь ружьецо! Стрельну я этого белого орла…»
– И что? Взял? – заволновался Полудин.
– Не дают. Боятся – пропью! – усмехнувшись, с обескураживающей откровенностью признался Комендант. – И Ванюшке не дают. Мал еще…
– Ну зачем белый ястреб твоему Ванюшке! – с чувством воскликнул Полудин. Понимал, что не то говорит, и все же, понуждая себя, продолжал говорить: – Летал бы себе да летал. Такой красавец! Ворон, что ли, мальцу для пустой стрельбы не хватает?
– Об этом Ванюшку спроси!—отмахнулся Комендант.
– Ванюшка Ванюшкой, а вот ты сам рассуди: убьет он этого ястреба… – Полудин, избегая произнести «князь», маскировал редкостную птицу другими словами. – Положим, убьет он этого… белого ястреба, а дальше что?
– Что дальше? – спросил себя Комендант, старательно устанавливая чурбачок.– Чучело можно сделать!
– Чучело? – удивился Полудин и, пожав плечами, спросил: – И где у вас тут найдутся мастера чучела мастерить?
– Найдутся! – убежденно сказал Комендант. – Хоть бы я смастерю. Экая невидаль! Мне бы только ваты побольше да ниток суровых.
– А ну-ка давай колун! – рассердился Полудин и тут же, понимая, что может выглядеть нелепо, постарался перевести раздражение в шутку: – Не отнимай у меня работу, а то Петрович не поднесет.
– Поднесет! Куда он, на хрен, денется… – засмеялся Комендант, расставаясь с колуном. Быстренько, приседая, заложил грудь березовыми дровами, подпер верхнее полено небритым подбородком и потопал в избу.