При нем был только охотничий кинжал в богатых парчовых ножнах. Он не носил броню, и его костюм из пылающего шелка, украшенный золотом, был причудливой смесью европейского и восточного праздничных нарядов. В одной руке, на каждом пальце которой сверкал большой драгоценный камень, он держал золотой кубок вина. Группа пьяных гуляк вертелась позади него - миннезингеры*, карлики, танцовщицы, собутыльники, праздные гуляки, моргающие, словно совы при свете дня. Все лизоблюды и прихлебатели, таскающиеся за богатым и вырождающимся лордом, толпой следовали за своим хозяином - отбросы обеих рас. Роскошь Востока быстро привела к разорению барона фон Гонлера.
- Ну, - вскричал барон, - кто же это здесь желает прервать мой праздник?
- Любой пьяница должен знать Кормака ФицДжеффри, - прорычал всадник, его губы скривились в презрительном оскале, обнажив крепкие зубы. - У нас с тобой счеты.
Имени и тона Кормака было достаточно, чтобы отрезвить любого пьяного рыцаря Утремера. Но фон Гонлер был не только пьян, он - деградировавший дурак. Барон сделал большой глоток, а его пьяная шайка с любопытством уставилась на свирепую фигуру, возвышающуюся на другой стороне сухого рва, о чем-то тихо шепчась друг с другом.
- Когда-то вы были похожи на мужчину, фон Гонлер, - сказал Кормак тоном, переполненным яда. - Теперь вы стали опустившимся распутником. Ну, это ваше дело. Меня интересует сейчас другое, - почему вы отказали в помощи сьеру де Жисклину?
Одутловатое, надменное лицо немца приобрело высокомерный вид. Он горделиво сморщил толстые губы, в то время как его затуманенные глаза заблестели над выпуклым как у совы носом. Он был образчиком напыщенной глупости, которая заставила Кормака заскрипеть зубами.
- Кем был этот француз для меня? - сказал барон жестоко. - Это была его собственная ошибка - он мог бы выбрать из тысячи девушек, но молодой дурак попытался увести ту единственную, которую шейх оставил для себя. Он - непорочная честь! Ба!
Он добавил грубую остроту, и его окружили собутыльники, крича в радостном веселье, прыгая в дикой пляске, извиваясь в непристойных позах. Кормак внезапно издал рев львиной ярости, заставив их остановиться.
- Конрад фон Гонлер, - прогремел разъяренный гэл, - я называю тебя лжецом, предателем и трусом - подлец, трус и негодяй! Вооружайся и выезжай сюда на равнину. И поспеши - я не могу тратить много времени на тебя - я должен убить тебя быстро и отправиться за другими подонками, что убежали от меня.
Барон рассмеялся цинично:
- Почему я должен сражаться с тобой? Ты даже не рыцарь. Ты не носишь рыцарский герб на своем щите.
- Отговорки труса, - бушевал ФицДжеффри. - Я ирландский вождь, и я раскалывал черепа людей, к чьим сапогам вы даже не достойны прикоснуться. Вооружитесь и выйдете на мой вызов, или вы просто ничтожный трус, каким я и считаю вас?
Фон Гонлер рассмеялся презрительно.
- Я не собираюсь рисковать своей шкурой в битве с тобой. Я не буду драться, но мои люди нашпигуют тебя арбалетными болтами, если ты не уберешься.
- Фон Гонлер, - голос Кормака был низким и страшным, переполненный угрозой, - вы бьетесь или умрете в холодной крови?
Немец внезапно разразился глупым смехом.
- Слушайте его! - взревел он. - Он угрожает мне, - он на другой стороне рва, с поднятым разводным мостом, а я здесь, в окружении моих приспешников!
Он ударил себя по жирному бедру и продолжил свой дурацкий смех, в то время как его прихлебатели - мужчины и женщины, - которые выслуживались перед ним, радостно смеялись и оскорбляли мрачного ирландского воина, проклинали его и показывали непристойные жесты. И вдруг Кормак, с горьким проклятием, поднялся в стременах, сорвал свой боевой топор, висевший на седельной луке, и метнул его со всей силы.
Воины на башнях закричали, а танцовщицы подняли истошный визг. Фон Гонлер думал, что он вне его досягаемости, - но не существует такой вещи, как 'вне досягаемости' от мести ирландского-норманна. Тяжелый топор со свистом разрезал воздух и расплескал мозги барона Конрада.
Толстое, огромное тело рухнуло на землю, словно огромная масса расплавленного жира, одного жира, белая рука по-прежнему сжимала пустой винный бокал. Шелк и золотая парча налились более глубоким красным цветом, чем во время продажи на базаре, а шутники и танцоры разлетелись, словно птицы, громко крича, едва взглянув на раздробленную голову и малиновое месиво, бывшее человеческим лицом.