И я утолял его жажду! У Баб-эль-Шайтана есть тайны, о которых никто не знает, кроме меня. Меня и Абдуллы, чей отсохший язык никогда поведает о том, что видели его глаза, и том, что слышали его уши в черноте под замком, когда над горами властвует полночь. Потому что я сумел прорваться в коридоры, запечатанные теми арабами, которые перестраивали замок, коридоры, о которых ничего не знали турки, что пришли вслед за арабами.
Он замолчал, словно задумавшись, не сказал ли он лишнего. Но малиновые видения вновь принялись плести свои безумные узоры.
— Тебя не удивляет, что здесь нет женщин? А, между тем, сотни прекрасных девушек прошли через врата Баб-эль-Шайтана. Где они сейчас? Ха-ха-ха! — гигант вдруг разразился ужасным хохотом, громом раскатившимся по комнате.
— Многие приходили, чтобы утолить жажду рубина, — сказал Скол, взяв еще один кувшин вина, — или стать невестами мертвых, наложницами древних демонов гор и пустынь, которые берут прекрасных женщин только во время их предсмертной агонии. А некоторые просто наскучили мне и моим воинам, и были брошены стервятникам.
Кормак сидел, подперев подбородок кулаком, его темные брови хмурились от отвращения.
— Ха! — засмеялся разбойник. — Тебе не смешно? Не слишком ли ты тонкокож, лорд франк? Я слышал твои речи — ты говоришь, как отчаянный человек. Погоди, пока ты поездишь со мной в течение нескольких лун! Не просто так меня прозвали Мясником! Однажды я построил пирамиду из черепов! Я резал шеи старикам и старухам, я вышибал мозги младенцам, я вспарывал брюхо женщинам, сжигал детей живьем и десятками сажал их на заостренные колья! Налей мне вина, франк.
— Сам наливай свое проклятое вино, — прогремел Кормак, губы его угрожающе скривились.
— Другому это стоило бы головы, — сказал Скол, потянувшись за кубком. — Ты грубишь своему хозяину, человеку, которому приехал служить. Берегись — не зли меня. — Он вновь разразился своим ужасным смехом.
— Эти стены эхом отражали крики ужасной агонии! — его глаза вспыхнули азартным и безумным. — Этими руками я потрошил мужчин, вырывал языки детям и выкручивал глазные яблоки у девушек — вот так!
Скол пронзительно завопил, одновременно хохоча сумасшедшим смехом, и его огромная рука ударила Кормака в лицо. Норманн выругался, поймал великана за запястье, так что кости затрещали в его железном захвате. Жестко выкрутив руку вниз и в сторону с такой силой, что чуть не оторвал ее, Кормак швырнул Скола обратно на тахту.
— Прибереги свои фантазии для рабов, пьяный дурак, — прохрипел норманн.
Скол развалился на тахте, ухмыляясь, как идиотичный людоед, и пытаясь заставить работать свои пальцы, онемевшие от стальной хватки Кормака. Норманн встал и вышел из комнаты, преисполненный отвращения. Обернувшись в последний раз, он увидел, как Скол неуклюже потянулся одной рукой за кувшином вина. В другой руке он по-прежнему сжимал Кровь Валтасара, который разливал по комнате зловещий свет.
Дверь захлопнулась за Кормаком, и нубиец бросил на него косой, подозрительный взгляд. Норманн нетерпеливо позвал Иакова, и тот молниеносно явился, преисполненный тревоги. Его лицо просветлело, когда Кормак грубо потребовал показать ему его комнату. Идя по голым, тускло освещенным факелами коридорам, Кормак слышал звуки шумного веселья, продолжающегося внизу. «Ножи обнажатся перед рассветом, — подумал Кормак, — и не все увидят восход солнца». Сейчас звуки были уже не такими громкими и разнообразными, как в тот момент, когда он покидал пиршественный зал. Несомненно, многих крепкие напитки уже лишили чувств.
Иаков свернул в сторону и открыл тяжелую дверь. Его факел осветил похожую на клетку маленькую комнатку, лишенную портьер. Здесь было одно зарешеченное окно, одна дверь, и некое подобие койки. Еврей сунул факел в нишу на стене.
— Господин Скол был рад вам, милорд? — спросил он нервно.
Кормак выругался.
— Я проехал более сотни миль, чтобы присоединиться к самому могущественному разбойнику Тавра, а нашел хлещущего вино пьяного дурака, способного лишь бахвалиться и святотатствовать.
— Бога ради, будьте осторожны, сэр, — Иаков задрожал всем телом. — Эти стены имеют уши! Великий князь находится в скверном расположении духа, но он по-прежнему остается могучим бойцом и хитрым человеком. Не судите о нем по его пьяному виду. Он — он — он что-нибудь говорил обо мне?