Бискра ночью
Молчаливые кусты; но пустыня вокруг дрожит от любовных песен кузнечиков.
Шетма
Удлинившиеся дни. - Растянуться тут. Листья смоковниц еще не свернулись; они пахнут, если помять их в руках; их стволы сочатся млечным соком.
Усиливающаяся жара. - Ах! Вот возвращается стадо моих коз; я слышу флейту пастуха, который мне нравится. Подойдет ли он? Или я сам должен буду сделать шаг навстречу ему?
Медлительность времени. - Сухой прошлогодний гранат еще висит на ветке; он совсем растрескался и затвердел; и на этой же самой ветке уже набухают новые цветы. Горлицы снуют среди пальм. Пчелы усердствуют на лугу.
(Я вспоминаю один колодец возле Энфиды, куда приходили очень красивые женщины; неподалеку огромная серая и розовая скала; на ее вершине, как мне говорили, обитали пчелы; да, там гудел пчелиный народ; ульи находились прямо в скале. Когда наступало лето, ульи таяли от жары, освобождая мед, который медленно стекал по скале; мужчины Энфиды собирали его.) - Пастух, приди! - (Я жую лист смоковницы.)
Лето! Золотой потек; щедрость; растущее сияние света; огромное половодье любви! Кто хочет попробовать меда? Восковые ячейки растаяли.
Самое прекрасное, что я видел в этот день, - стадо овец, которых вели обратно в хлев; перестук их маленьких ножек был похож на шум ливня; солнце садилось в пустыне, и они поднимали пыль.
*
Оазисы! Они всплывали в пустыне, как острова; зелень пальм вдалеке была обещанием воды, которая поила их корни; иногда источник бывал обильным, и там цвели олеандры. - В этот день, когда мы добрались туда примерно часам к десяти, я поначалу отказывался двигаться дальше; очарование цветов в этих садах было так велико, что я не желал их покидать. Оазисы! (Ахмет сказал мне: следующий будет еще прекрасней.)
Оазисы! Следующий был еще прекрасней, еще более полон цветов и шелеста. Более высокие деревья склонялись над более обильными водами. Был полдень. Мы купались. - Потом нужно было покинуть и его.
Оазисы! Что сказать о следующем? Он был еще более прекрасен, и там нас застал вечер.
Сады! Я не устану повторять, какой отрадой было ваше предвечернее затишье. Сады! Одни как бы омывали тебя, другие были обычными фруктовыми садами, где зрели абрикосы; в третьих, полных цветов и пчел, блуждали ароматы столь сильные, что они могли заменить пищу, и мы хмелели от них, как от ликера.
Назавтра я любил только пустыню.
Умаш
В этот оазис, затерянный среди песка и камня, мы пришли в полдень под таким палящим солнцем, что изнемогавшая деревушка совсем не ждала нас. Пальмы не склонялись перед нами. Старики беседовали в дверных проемах; мужчины спали; дети щебетали в школе; женщины... их не было видно.
Улицы этой деревушки, розовые днем, лиловые на закате, пустынные в полдень, вы оживаете к вечеру; тогда заполняются кафе, дети возвращаются из школы, старики беседуют на пороге домов, лучи засыпают, и женщины, вышедшие на террасы, раскрывшие лицо и похожие на распустившиеся цветы, долго рассказывают друг другу о своих огорчениях.
Эта алжирская улица к полудню наполнялась запахами анисовой и абсента. В мавританских кафе Бискры пили только кофе, лимонад или чай. Арабский чай; пряная сладость; имбирь; питье, воскрешающее в памяти Восток в самых крайних, чрезмерных его проявлениях - и безвкусное; - невозможно допить чашку до конца.
На площади Туггурта располагались торговцы благовониями. Мы безропотно покупали разные сорта. Одни - нюхают, другие - жуют, третьи - сжигают. Те, которые нужно жечь, часто бывали в виде лепешек; зажженные, они обильно распространяли едкий дым, к которому примешивался тонкий аромат; этот дым способствует религиозному экстазу, и именно такие лепешки жгут во время службы в мечетях. Те, которые принято жевать, вскоре наполняли рот горечью и неприятно липли к зубам; еще долго потом приходилось отплевываться от этого привкуса. Те, которые нюхают, просто нюхают.
У марабута33 из Темассина в конце обеда нам предложили пироги с различными ароматами. Они были украшены золотыми, серыми или розовыми лепестками и казались сделанными из размягченного хлебного мякиша. Они рассыпались во рту, как песок; но я находил в них некую прелесть. Одни пахли розами, другие гранатами, третьи, казалось, совсем выдохлись. - При такой еде опьянеть можно было только от ароматов. Блюда приносили в удручающем количестве, и тема разговора менялась с каждой переменой блюд. - Затем негр проливал на ваши пальцы душистую воду; вода стекала в бассейн. И так же местные женщины омывают вас после любви.
Туггурт
Арабы, разбившие лагерь на площади; зажженные костры; дым, почти невидимый вечером.
- Караваны! - Караваны, прибывшие на закате; караваны, уходящие утром; караваны, смертельно уставшие, захмелевшие от миражей и теперь отчаявшиеся. Караваны! Зачем я не ушел с вами, караваны!
Одни из них отправлялись на восток за сандаловым деревом и жемчугом, медовыми сотами из Багдада, слоновой костью, кружевом.
Другие держали путь на юг за амброй и мускусом, золотым песком и страусовыми перьями.
Третьи, отправлявшиеся вечером и пропадавшие из виду в солнечном сиянии, шли на запад.
Я видел, как караваны возвращались, измученные; верблюдов, упавших на колени на площадях; наконец-то с них сняли груз. Это были мешки из толстого холста, и никто не знал, что там может быть внутри. Другие верблюды несли женщин, укрытых в нечто вроде паланкинов. На третьих было все необходимое для палаток, и их ставили по вечерам. - О прекрасные тяготы, огромные в бесконечной пустыне! - На площадях зажигают костры для вечернего отдыха.
*
Ах, сколько раз, обратясь к рассвету и алеющему востоку, более богатому лучами, чем слава, сколько раз на границе оазиса, где чахли последние пальмы и жизнь больше не побеждала пустыню, как бы склоняясь перед этим источником света, уже слишком ослепительным и нестерпимым для глаз, я тянул к тебе свои желания, огромная равнина, вся целиком залитая светом. Тропическая жара, какой восторг так пылок, какая неистовая любовь так жгуча, чтобы победить жар пустыни?
Суровая земля; земля благодати и ласки, земля страданий и служения, земля, любимая пророками, - мученическая пустыня, пустыня славы - я страстно тебя люблю.
Я видел на поверхности шоттов34, таящих миражи, белую соляную корку, принявшую обличье воды. - То, что на ней отражается голубизна небес, - я понимаю - шотты, голубеющие, как море, - но откуда заросли тростника и дальше - обрывистые сланцевые берега? Откуда эти видения плывущих лодок и дворцов за ними - все эти слегка искаженные картины на воображаемой глубине набегающей воды?